Альпенгольд - Елена Соловьева

А я всё смиряю себя. Пытаюсь прикинуться благообразной девочкой. Устроилась в Свердловске на работу, на месяц (!) вернулась в Копейск и своё совершенно свободное время убиваю на чтение книжек и учебников, хожу с мамой в сад, кормлю кота Васю и варю суп.

А зачем? А потому что нужно снова поступать. (Кому?) Потому что папа с неподдельным ужасом говорит о «потерянных» трёх (моих, разумеется) годах. Потому что если хочешь быть полноценной в глазах многих и многих, ты должна поступить в вуз и выйти замуж. В этом вся цель и смысл моей жизни (оказывается).

Да я не в вуз хочу, а на большую дорогу. И не муж мне нужен, а человек, с которым путешествовать, шататься интересно. Буря в стакане воды вся эта моя запись, сейчас поем и снова засяду за литературу XVII–XVIII веков.

P.S.

Вот. Тут и об Измоденове верно. Он – идеальный спутник. Ни с кем нельзя так легко, весело, интересно шататься. Именно – шататься. С кем я ещё могла бы так и столько путешествовать? И если честно: ведь меня вполне устраивают его лёгкие взгляды на так называемые половые вопросы. Всё дело в формулировке. Другому бы я изменяла, т. е. преступала бы какие-то нормы. А с ним я не изменяю. Ведь мы совершенно независимые (хи-хи) друг от друга люди. И меня это, оказывается, вполне устраивает.

14 августа. Копейск. Контрольная запись. Проверка наличности

Втягиваюсь. Вернее, уже втянулась. Вечером с нетерпением жду продолжения «Спрута-2», ночью выкуриваю сигареты три в форточку, днём примеряю коричневое шелковое платье, что шьёт мне мама, и раза по три влезаю в ванну.

Полностью, насквозь пропиталась воздухом Копейска. По ночам – запах сырого сквозняка, асфальта, пыльной травы и репейника да дребезжание пустых автобусов. На стенах такие незабытые, оказывается, въевшиеся в память с детства, тени. Квадраты света совершают всё тот же путь, что и десять лет назад. Всё так обычно и вместе с тем странно. И состояние, которое сейчас снизошло на душу, хорошо мне известно: ленивое равновесие.

Здесь нет обстоятельств и людей, что нарушат его. Очаги дисгармонии в прошлом: проблемы остались, но затянуло всё зелёной тиной и чёрной водой. Жизнь даёт отдохнуть. Измоденов ещё не пришёл, а он самый большой любитель помотать мне нервы. Но сейчас я лениво зеваю и говорю ему: «Спасибо. Какой бы ты ни был – ты нужен мне. Глядя в тебя, я меняюсь, лучше вижу свои недостатки, а это, пожалуй, одно из главного».

Начало нового этапа. Свердловск, 1989–1990

30 августа 1989

Первый рабочий день. Школа с изнанки. С позиции педсовета и завуча по воспитательной работе. Пухлым, таким доверчивым первоклассникам с порога вручают читать пошлятину. И даже неумело сфабрикованную, без всякого учёта рифм и размеров.

31 августа 1989

Сцену готовят. Идёт большое сдвижение декораций. В клубе покрасили белым оконные рамы, зелёным – сейф Сергея Ефграфовича, стащили откуда-то лампы дневного света. Сцену готовят. И действующие лица стекаются. Из-за жестокой нелепости раньше, чем нужно, с гор спустился Граф, вчера из Улу-Тау прилетел Юра, и мы в темноте жевали сливы, промелькнул перед фанами Гришка. Остальных пока нет. Но уже скоро, очень скоро. Завтра 1 сентября. Праздник. Хочется, как в детстве, купить цветы. Чтой-то с вами, товарищ старшая пионервожатая? Беспартийная и неженатая? Лучше вспомни Цоя:

Они говорят – им нельзя рисковать,Потому что у них есть дом.В доме горит свет.И я не знаю, кто из нас прав.Меня ждёт на улице дождь,Их ждёт дома обед…

Каждый новый этап начинается с жестокости города.

5 сентября 1989. Осень

Осень выкрасила городКолдовским каким-то светом.Это значит: очень скороБабье лето, бабье лето…

Дни безмятежного счастья. Красивый сентябрьский Свердловск. С мягкостью осеннего солнца и жёлто-красных листьев. Счастье в том, что я хожу по любимым улицам и тихо смеюсь. Счастье в том, что я, Граф, Юра шагаем ранним утром, сойдя с электрички на станции Коуровка. Юра покупает молоко в трёхлитровой банке. На скалистом, крутом берегу Чусовой неожиданно вырастает белая церковь. А когда мы идём к ней по шатающемуся мосту, Граф показывает на длинные паутины, покрытые алмазинками росы.

В лесу пахнет солнцем и сухой травой. Коуровские скалы жёлтые и горячие. Граф страхует, а я совсем не умею лазить.

Впереди у меня экзамены на заочное и Большой праздник. Придёт уже совсем скоро из армии Измоденов, и съедутся все-все наши. Быстрей бы. Так хочется, чтобы тихое великолепие бабьего лета впустило в себя ещё одну радость. Чтобы счастье удвоилось.

Этот жёлтый, уютный свет осеннего вечера. Я узнала его. Он так же золотил в том году сухие холмы Башкирии и склоны горы Белолакаи этим летом. А вот теперь я вижу его на улицах Свердловска и улыбаюсь ему, как старому знакомому. А под каблуками туфель шуршат жёлтые и красные фантики листьев, в основном кленовых. В такие дни их хочется собирать в большие букеты и рисовать акварелью деревянные церкви. В воскресных электричках пахнет яблоками и везут грибы.

9-10 сентября 1989. Ночь

Удивительная ясность головы и лёгкость восприятия. Готовлюсь к истории. Литру и русский как письменно, так и устно сдала на «4». Вполне по заслугам. Всё-таки как несвободна моя мысль! В какие комплексы зажата! Спасибо школьному образованию!

12 сентября 1989

Ну вот, собственно говоря, и всё: завтра я надену пионерский галстук и поеду на работу. За окном аудитории, где мы сдавали историю, был удивительно живописный, мокрый день.

– Ну что же? – переглянулись члены комиссии. – На первый вопрос не ответили, второй неконкретно. Неудовлетворительно. А потенциал чувствуется. Почему же вы не учили?

Почему я не учила? Не учила… Не учила… На Плотинке, мокрой и красивой, бросила шпаргалки в урну, и они смешались с жёлтыми листьями.

– А я думал о тебе… в тайге, – невозможный Шура, будущий инженер-геофизик, с которым у меня зимой был мимолётный роман, спустился ещё на ступеньку. Мне, как всегда, хотелось крикнуть: «Занавес!» Да занавеса не было, хотя сцена всё та же. Огромный кристалл кварца на крыльце и табличка: «Общежитие Горного института. Корпус «В». В Зелёной роще, охваченной осенью, пахло медными тополиными листьями.

20 сентября 1989. Праздник

Как оловянной делалась душа,И не железной – просто оловянной.С такою не вскрывают вены в ванной,Но и не верят в праздник сентября…

Действие первое

Свежевыкрашенное общежитие как штаны Арлекина. Цветастые заплаты на изношенном тряпье. На четвертом-пятом этаже света нет. Чёрными дырами зияют провалы ещё пустых комнат. Студенты в колхозе. Но жизнь уже вползла в ещё гулкое, полупустое здание, и ветер ворвался в открытый запасной вход, и жёлтые листья путаются под ногами.

И снова поют в комнате 411, и снова собирают деньги на мотор, и пьют водку, и пляшут под «Ножки-ножки», и спят вповалку на полу.

Потом я плачу в длинном-длинном и гулком коридоре (но это уже действие второе) и уверяю Плещевскую, что жить так больше не могу. Плачу горько, несмотря на оловянность души. Вечер наполнен непокоем, сигаретным дымом и шуршанием ветровки Сергея Ефграфовича. Ну вот, все вернулись.

27 сентября 1989. Отчёт-рассказ. О борцах с действительностью

Ну я же не собака Павлова, Измоденов. Пустота. Если нет боли, то это – смерть. Как жестоко: любовь изжила себя. Как одежонка для выросшего ребёнка, как выцветшее платьице, продранные шорты. Внутри меня мертвец. Труп. Холодный хлам, который ещё не выбросили. И это всё? Всё. Как жестоко.

А было и другое. Ночью в 403 Сергей Ефграфович открыл дверь, и будто звёздный сквозняк, будто не просто скрип несмазанных петель, а острые, бьющие по сердцу, высокие звуки. Глупый, несвязный разговор минуты на три, и его удаляющиеся шаги по коридору. Потом я долго курила на подоконнике, я не думала, т. е. не контролировала себя, да и вряд ли бы подобное удалось. Квадрат света из дверного проёма остался во мне, непокой, движение, острый осенний сквозняк, пахнущий горьковато листьями и звёздами. То, от чего давно отучил меня Измоденов. Потом я ждала случайной встречи, стука в дверь…

Потом все приехали с Шихана. Всё стало простым и объяснимым. Я – слабая, глупая женщина, мы спим с Измоденовым в мужской комнате, где проживают ещё 7 человек, на повестке дня борьба с ханжеством с утра до вечера, и я должна просто понять, что физиология – это сила.

Что есть: мягкость рук, губ, тёплая, почти непреодолимая сила, когда медленно сдаёшься под нежными касаниями, растворяешься, когда нет рассудка, когда темно, мягко, темно.

У меня нет сил – уйти от Измоденова, пока я вижу в его смеющихся, чёрт знает каких ещё глазах «хочу тебя». Нет сил – вырваться из потока, что уже понёс, закружил. Я не хочу насиловать себя, я жду обстоятельства, а оно будет. Будет эксцесс, яркая вспышка – ибо, увы, это моя участь. Я не хочу бороться с действительностью, так как более бесполезное и глупое занятие придумать трудно.