Хранить вечно. Книга вторая - Лев Копелев
- Дата:21.07.2024
- Категория: Документальные книги / Биографии и Мемуары
- Название: Хранить вечно. Книга вторая
- Автор: Лев Копелев
- Год: 2004
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Часть пятая
ГДЕ ВЕЧНО ПЛЯШУТ И ПОЮТ
Глава двадцать шестая
СУХОБЕЗВОДНАЯ УНЖЛАГ
«Где вечно пляшут и поют…» Так бывалые воры говорили о лагерях. После долгих месяцев тюрем, теплушек и столыпинских вагонов лагерь представлялся обетованной землей.
Еще в Бресте стало известно: этап направляют на станцию Сухобезводная Горьковской области в Унжлаг. В бане медсестра, заключенная, щекастая, с перманентом, из «приблатненных» бытовичек, говорила доверительно:
- Это тебе повезло. Старый лагерь. Значит, порядок. Голода не будет. А там еще и посылочки, и ларек… Кто с головой - как на курорте жить может.
Были дни и часы, когда о лагере я мечтал неотступно, почти так же напряженно, как на фронте мечтал о победе, о мире.
В Горьком нас вели с вокзала в тюрьму пешим строем. Теплый сентябрьский день. Ободренный добрыми женщинами на вокзале, их вкуснейшим подаянием, шагая в строю грязных, мятых шинелей, истертых пальто, ватников и всяческой рвани, я шел почти что весело, радуясь воздуху, солнцу, движению.
Вышли к реке: большой мост - Ока. Слева - огромный светлый простор Волги. Я узнавал места, знакомые только по книгам. Шепот рядом и сзади:
- Мимо кремля пойдем… Тут в Горьком тоже кремль зовется…
Тоскливая горечь: вот как довелось увидеть впервые… И все-таки любопытно. И все-таки прекрасна Волга. И хорошо, что иду легко, не разучился. И вроде здоров. И уже скоро - лагерь.
Зеленый откос, зубчатая кирпичная стена. Крутая улица - Ущелье. Полязгивая, постанывая, нас обгоняет трамвай. Где-то совсем близко девичий смех, заливчатый, счастливый. Голоса детей. В окнах домов занавески, вазоны с цветами. Вот она, свобода, близехонько. До воли - четыре шага. Но еще ближе - угрюмый молодой конвоир с автоматом на весу и рыже-черный пес. В нескольких шагах - другой конвоир и другой пес.
С тротуаров глядели вольные люди - большинство безразлично, равнодушно, едва любопытствуя, реже - сочувственно, еще реже - враждебно… Мальчишка, шагавший в шеренге передо мной, метнул письмо - бумажный треугольник - в кучу парней, стоявших на перекрестке. Я заметил, как один из них наступил на письмо.
Конвоиры заорали: «Кто бросил? Кто поднял? Отдавай, твою мать…» Лейтенант бежал, размахивая пистолетом, к тротуару.
Мальчишку заметили. Потом в тюрьме его уволокли в карцер. Слышны были истошные вопли. Кто-то сказал: «Горьковские вертухаи - волки, умеют калечить».
Но записку не нашли. Парни на тротуаре сгрудились, смеялись.
Конвоиры спешили, погоняли нас вполголоса: «Давай-давай, а то всех на карцерный режим…»
Еще несколько записок выпорхнуло на тротуар. Одну подобрал конвоир. Другие «улетели».
Потом в тюрьме, в «вокзальной» камере, искали бросивших. Но расследование вели без рвения. Конвой уже сдал этап. А тюремные стражники были другого ведомства.
Через две недели мы второй раз также прошли через весь город. Шли из мрачной, грязной тюрьмы. И опять был теплый день, и я старался наглядеться на улицы, на кремль, на Волгу и Оку…
Потом ехали недолго, часа три-четыре. Выгрузились прямо у лесной дороги. Нас было шестьдесят зэков: повели всего три конвоира в затрушенных шинельках. Старший сказал совсем по-домашнему:
- Вот шо… порядок известный - шаг вправо, шаг влево - конвой применяет и таки далее. Пошли не спеша. Пупов не надорвете, тут километра четыре будет… Только не отставать. Дыхайте: воздух лесной. И чтоб порядок.
Передовой конвоир взял винтовку на локоть и поплелся вразвалку по колеям влажной грязи, обходя длинные черные лужи. Недавно был дождь. Сзади кто-то уже острословил: «Это никакая не Сухобезводная, а Мокрополноводная».
В детстве рождается беспокойно-радостное любопытство к новым пространствам, к новым дорогам, селам, к незнакомым улицам, к жилищам, в которые входишь впервые. Кто не изведал магнитное притяжение вокзалов, паровозных гудков, перестука вагонных колес и напряженное ожидание невиданных мест, новых надежд, нечаянных встреч… Это сродни тому, что испытываешь над первой страницей книги, еще не читанной, давно желанной, или в театре, когда вот-вот поднимется занавес. Вероятно, подобные же чувства звали в дорогу всех неуемных бродяг-мореплавателей и землепроходцев, побуждали странствовать Колумба, Дежнева, мальчишек, удиравших в Америку, вдохновляли Джека Лондона, Киплинга и Гумилева.
Во мне эта мальчишеская «охота к перемене мест» никогда не остывала. И теперь, на седьмом десятке, еще то и дело тревожит, будоражит, зовет. И так же, как в юности, приятно бывает снова и снова представлять себе города и горы, села и реки, виданные хоть недолго, радовавшие первой встречей… Когда мы с женой начинаем вспоминать давние и недавние путешествия, места, где находили кров, иногда бывает грустно. Но это светлая грусть, неотделимая от радости, и она всегда рождает новое любопытство, новые надежды.
В детстве впервые увиденные места окрашены изумительно ярко, свежо, будто промытые дождем и освещенные солнцем. Таким я в пять лет увидел весенний Киев - утренний, сияюще-многоцветный. Менее красочным, менее нарядным открылся мне, тринадцатилетнему, зимний Харьков - мутно-белесый, серый, кирпично-тускло-красный, с негустыми пестрыми пятнами, шумевший и пахнувший совсем по-иному, чем Киев, и все же привлекавший загадочной силой первой встречи, ожиданием невиданного и неведомого… Двадцатилетним я приехал в Москву, и та первая встреча - долгожданная и полная неожиданностей - накрепко вросла ощущением необозримого, неохватного, но приветливого величия. Глаза и уши заполнил разноголосый и разноцветный хаос, громоздящий, перемешивающий краски и очертания, шумы и звоны, улицы, здания, вывески, трамваи, автобусы, клокочущую толчею тротуаров. Тогда и возникла любовь с первого взгляда.
Потом все годы я ревниво наблюдал, как Москва строилась и перестраивалась. Жаль было Садовых, когда живую зелень старых деревьев, кустов, газонов заменял темно-серый, неживой асфальт. Но прекрасны были новые мосты, и не терпелось увидеть, когда, наконец, уберут неказистые дома, закрывавшие вид на Василия Блаженного с Москворецкого моста…
И теперь в угловатой, унылой стереометрии новых улиц, в кубических и скелетных нагромождениях тусклых коробок и прямолинейно исчерченных плоскостей (они только по ночам бывают хороши: густые сетки искристых огней с яркими цветными прожилками) я пытаюсь узнавать живые приметы моей Москвы. Нет, не приметы величия, некогда порфироносного, златоглавого, белокаменного, и не приметы исконного московского радушия, щедро хлебосольного, зычно голосистого, румяного, хмельного, а хотя бы только ошметки затрапезной, буднично суматошной, недосыпавшей, недоедавшей, ворчливой, толкающейся, сердито отругивающейся, но вопреки всему неизбывно душевной и уже через миг - даже самый злой миг - снова доброй Москвы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка - Лев Хургес - Биографии и Мемуары
- Мы жили в Москве - Лев Копелев - Биографии и Мемуары
- Девочка, не умевшая ненавидеть. Мое детство в лагере смерти Освенцим - Лидия Максимович - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Плен в своём Отечестве - Лев Разгон - Биографии и Мемуары
- Зона - Алексей Мясников - Биографии и Мемуары
- Арестованные рукописи - Алексей Мясников - Биографии и Мемуары
- Счастье потерянной жизни т. 2 - Николай Храпов - Биографии и Мемуары
- Том 2. Огненное испытание - Николай Петрович Храпов - Биографии и Мемуары / Религия: протестантизм / Публицистика
- Том 1. Отец - Николай Петрович Храпов - Биографии и Мемуары / Религия: протестантизм / Публицистика
- Счастье потерянной жизни - 3 том - Николай Храпов - Биографии и Мемуары