Речь Матрены Присяжнюк в Киевском Военно-Окружном суде 19-го июля 1908 года - Матрена Присяжнюк

Матрена Присяжнюк

Речь Матрены Присяжнюк в Киевском Военно-Окружном суде 19-го июля 1908 года

Матрена Присяжнюк (Раиса) привлекалась по делу группы анархистов-индивидуалистов, обвинявшихся в нападении на погребищенский сахарный завод, в убийстве хулигана-священника и в покушении на убийство погребищенского пристава Балицкого.

Дело это слушалось в Киевском Военно-Окружном суде 16—20 июля 1908 года. После 14 часового совещания Раиса была приговорена к смертной казни.

Из других товарищей, привлекавшихся по этому делу, одни крестьянин был оправдай, Р. Рабинович была приговорена к 8 мес. крепости, Вишневский и другой товарищ, еврей-рабочий — к 8 г. каторги каждый и двое крестьян — к смертной казни.

После прочтения приговора, младшая сестра Раисы, находившаяся с матерью в зале суда, поднялась и крикнула: „Рая! Мы любим тебя не только как сестру, но и как человека и будем мстить за тебя. Я же умру не иначе, чем и ты“.

С 20 июля по 20 сентября Раиса сидела в Киевской Лукьяновской тюрьме, ожидая приведения приговора в исполнение. Все это время она упорно твердила, что не пойдет на казнь и просила у товарищей, находившихся на свободе, яду. Два раза пытались передать ей просимое, но оба раза безуспешно. Рая потеряла было всякую надежду на успех, как в ночь на 21 сентября, тов Эдгар Хорн, сидевший по делу киевской группы а.-к., передал ей через стену яд (цианистый калий). В ту же ночь, ровно в 12 часов, она приняла яд, не желая отдаться живой в руки палачам.

За передачу яда Хорн был привлечен к ответственности и судился Киевским Окружным Су-дом, с участием присяжных заседателей, которые, после минутного совещания, вынесли ему оправдательный вердикт.

Когда на суде Раисе было предоставлено последнее слово, она сказала следующее:

——————

„Я долго молчала... я молчала все время моего ареста, теперь я буду говорить. Говорить-ли о причинах моего молчания? Причин так много. Что было говорить, кому говорить? Я ценю правду, я ее только говорю. Ни слова лжи в своей жизни, короткой, правда, я не сказала. А говорить правду... перед кем? Кому ее говорить, — тем-ли, которые погрязли во лжи? Нет, они никогда не узнают правды, нет, они ее не любят и я им не скажу. Они и судят, и карают, и никогда, никогда не обнаруживают правды. Они никогда не знают, за что они наказывают. Сколько невинных жертв в могилу ушли... Так почему-же не говорят правды им? Скажи правду, — и за правду осудят, за правду повесят. И перед ними ложь, все ложь, и ложно они судят. Но я не скажу правды и не запятнаю себя ложью. Я буду молчать. Вы схватили меня, и я в ваших руках, так судите же по тем данным, которые вы способны обнаружить. Я не буду помогать вам судить себя. Ваш суд мне не нужен, он не существует для меня. Я знаю, что все у вас построено на лжи. Я не верю в правосудие вашего суда. Мне не нужен никакой суд. За свои поступки я ответственна только перед собою и никто, никто не имеет права меня судить. Вы взяли себе это право, но я его за вами не признаю. Я сама только могу судить себя. Я отказалась от защиты — она мне не нужна. Перед кем меня будут защищать и кто? Они верят в правосудие суда, а я не только не верю в него, но я отрицаю всякий суд над человеком и не могу уполномочить защищать себя, когда мне так ясна моя невинность. Дайте только возможность свободно развиваться каждому человеку, не стойте на пути этого развития, и его не придется судить. Он сам будет стоять на страже своих поступков. Ведь только сам человек может вылезть из грязи или пойти в нее... Вы судите... Следует наказание... Скажите к чему привели эти наказания? Уменьшились ли эти, так называемые преступления? Нет. Их число только возросло и оно будет расти. Они будут до тех пор, пока за них не перестанут наказывать, пока за поступки человека никто не посмеет его наказать, кроме него самого.

Я не скажу ничего в свое оправдание... Я — преступница в ваших глазах, я — преступница перед теми законами, которые теперь господствуют в России. Не стану говорить о том, насколько зверски эти законы, насколько стеснили они свободное развитие личности человека, сколько вогнали они в могилу людей, которые должны были жить, которые нужны были для жизни, для воплощения в нее справедливости и истины, для осуществления возможности свободно и всесторонне развиваться каждому отдельному индивиду. Я скажу только, что даже носители этого закона не поступают согласно с ним, не считают святым того, что хотят заставить миллионы других признать святым. Везде и повсюду представители этого закона сами его топчут ногами, если это необходимо для осуществления их узко-эгоистических целей. Они сами продают свою мнимую справедливость. За деньги все у них можно купить. И их закон и их самих. Все продается и покупается: самое дорогое, самое святое! Но в том-то и суть, что они сами знают, что не свято то, что они заставляют других признать святым. Они наказывают за нарушение святости закона, а сами нарушают его на каждой шагу и... удивительное дело: их никто не наказывает; а когда им нужны деньги на приобретение имущества, на разврат, на роскошную жизнь, тогда для этой цели можно топтать ногами закон, можно его продавать. Торгуют законом и этим живут торговцы, и их никто за это не наказывает. Они потеряли совесть в безумном разврате, они в нем потеряли все человеческое, и если оно иногда проявляется в других, то вся их энергия направляется в ту сторону и они пересекают очеловечение искалеченных буржуазной моралью, порабощенных, задыхающихся в грязи миллионов. Всему ложному они находят оправдание в своих законах, а все, что искренно, что выливается из глубины души человека, они пресекают, стараются упразднить.

Для достижения своей цели — они не разбираются в средствах, они в тюрьмах и на каторге мучают тех, кто теоретически проводил в жизнь необходимость свержения гнета и освобождения личности из под всякого рабства (как физического так и морального); казнят и убивают тех, кто пытается осуществить свою идею.

Я — анархистка-индивидуалистка. Мой идеал — свободное развитие личности человека, в самом широком смысле этого слова, свержение рабства во всех его видах. Мой индивидуализм не выражен