Лучший экипаж Солнечной. Саботажник. У Билли есть хреновина - Олег Дивов

Хрустнула, ломаясь, правая рука. «Почему я еще не в обмороке?» – через силу удивилась Линда, выплевывая изо рта кусок шкуры и скрюченными пальцами левой вырывая чью–то глотку. Наверху, заслоняя небо, возникла фигура с занесенным над головой огромным булыжником. «Вот и все», – подумала Линда, закрывая глаза. Что–то тупое и будто раскаленное вонзилось ей в пах, раздирая ткани. Из горла вырвался стон, первый звук за всю безмолвную схватку.

Камень опустился.

* * *

Ива посадила катер в болото, отделяющее дамбу от города. Рашен, не говоря ни слова, выпрыгнул наружу и быстро зашагал по спекшейся в асфальт грязи. Ллойд коротко глянул на Иву. Та кивнула, и доктор отстегнул ремни.

– Возьмите, – сказал Эндрю, протягивая Ллойду свой «маузер». Доктор благодарно кивнул, подхватил оружие и побежал догонять адмирала.

Эндрю подошел к Иве и мягко обнял ее сзади.

– Кошмарный день, – пробормотал он, прижимаясь щекой к ее волосам. – Ужасно длинный и совершенно бездарный.

– Мы это сделали, – сказала Ива. – Из–за нас все началось, мы все и закончили. С минимальными потерями.

– Странно. Я ведь совсем не знаю тебя вот такой…

– Какой? – спросила Ива неожиданно жестко.

– Мне кажется, что я всю жизнь был знаком с Ивой Кендалл. Но вот капитан–лейтенанта Кендалл я не знаю вообще.

– А придется, – заметила Ива сухо. Она сидела за своим пультом, напряженная и подобравшаяся, держа руки на контактной доске. Пальцы слегка подрагивали.

– Расслабься, милая, – попросил Эндрю. – Мы уже всех убили. Расслабься.

– Не говори «мы»… техник.

– Вот как… – пробормотал Эндрю, слегка отстраняясь.

– Ты сам этого хотел. Очень хотел остаться чистеньким. Все уши мне прожужжал о том, как тебе надоело воевать. Ты только об этом и говоришь все время, сколько мы вместе.

– Но ведь это правда, милая.

– Знаю. Вот и не надо больше этого «мы». Ты следил за двигателями, ты держал связь – замечательно. Ты никого не убивал. Доволен?

– Да что с тобой?!

– Ты же меня презираешь сейчас! – выпалила Ива. – Ты говоришь, что меня любишь… Не знаю, наверное. Но ты прав, ты полюбил совсем другую женщину. Спокойную, уютную, домашнюю такую бабу, не ту, которая водит корабли. И ты не хочешь принять меня и ту, и другую. Тебе спокойнее с бабой. Ей можно поплакаться, рассказать, как много ты всего из–за войны пережил, какой ты весь из себя душевно израненный… А я не могу, понимаешь?! Не могу я каждый день быть только бабой! Мне тоже иногда нужно кому–то поплакаться. Но только не тебе. Потому что это ты у нас самый несчастный и самый травмированный. Гвардии инвалид военно–космических сил… А то, что мне тоже больно, и стыдно, и противно, это тебя не касается!

– Напрасно ты так, – сказал Эндрю ласково, но не очень уверенно. – Я же все понимаю…

– Сомневаюсь. Ты бы видел свое лицо сейчас… Видишь ли… дорогой. Видишь ли, дорогой, я вот о чем думаю. У нас впереди еще масса всяких боевых действий. Это объективно, нам просто их не избежать. И если ты каждый день будешь мне демонстрировать свое отношение к тому, что мы делаем… Я не знаю. Я скорее попрошу Рашена, чтобы он тебя с собой не брал. Пусть он тебя куда–нибудь к Заднице отправит. А потом, когда все кончится, мы снова будем вместе и будем очень друг друга любить. Только извини, но замуж я после этого за тебя не пойду. Во–первых, сейчас и не женится почти никто, кроме евреев, а во–вторых, не нужен мне муж – живой укор.

– Да чем же я тебя обидел?! – взмолился Эндрю.

– Чистоплюйством своим, – объяснила Ива, глядя куда–то сквозь обзорный экран. – Своим поганым русским чистоплюйством. Ты ведь поэтому и в технари подался, чтобы в случае чего сказать – а я тут ни при чем! А я никого лично не бомбил, не расстреливал, я исключительно гайки–железки… Твою мать, до чего же ты на Рашена похож!

– Да ты же его… – беспомощно пробормотал Эндрю.

– Только я с ним не сплю, – заметила Ива. – И не жду от него ребенка. Другие мерки, понимаешь? И мне плевать, что он каждый раз после боя надирается у себя в каюте. Сидит, пьет и себя жалеет. Ах, какой я бедный и несчастный, опять кого–то укокошил! Не хотел, да вот так вышло! Вся группа это знает, молчит только. А мне надоело молчать. Потому что когда все это кончится… – Ива оторвала руки от «доски» и закрыла ими лицо.

Эндрю наклонился, ослабил под креслом стопор и развернул Иву к себе.

– Я не хотел тебя обидеть, – сказал он твердо. – Я просто чего–то недопонял. Прости меня. Пожалуйста.

– Когда все это кончится, – прошептала Ива, – он повернется и уйдет. Пить водку, сожалеть и каяться. Благородный такой и совестливый. Как он после Марса залег и в стенку глядел… Вот именно так. И все будут гладить его по головке, утешать и говорить, что он лапочка. А нам дадут по железке на грудь и скажут: пока, ребята. Мы же злые и бессовестные, Энди. Я, Майк, Жан–Поль, даже Задница… Как бы все ни обернулось, нам будут улыбаться в лицо, а вслед корчить рожи. Потому что у нас, видите ли, не хватает ума громогласно переживать. Слезами заливаться!

– Он не заливается слезами…

– Заливается! – упрямо сказала Ива. – И ты заливаешься. Ты постоянно себя жалеешь. Как будто ты не сам на флот пришел, как будто на твоих руках крови нет, как будто… Да ладно! А ты меня пожалей! Вот такую, какая я есть! Лучшего пилота на лучшем крейсере! Всю в медалях и в кровище! Да, я выполняла приказы! Любые! А где бы ты был сейчас, милый, если бы не я? И не такие, как я?! Бездушные да бессовестные?! Военные?! Убийцы?!

– Кончай истерику, – тихо сказали за спиной.

Энди резко обернулся. Он и не заметил, как в рубке оказался адмирал. Лицо у Рашена было совершенно каменное. На руках он бережно, как ребенка, держал черный пластиковый мешок.

– Извините, – пробормотала Ива и отвернулась к своему пульту. Эндрю тихонько отошел в глубь рубки, присел в углу и опустил голову на скрещенные руки.

– Фил! – позвал Рашен, опуская мешок на пол и подходя к своему месту. – Где ты?

– Он на посадку заходит, – подсказала Ива.

– Я на глиссаде, – отозвался Эссекс.

– Не устал? Есть силенки еще?

– Ты приказывай, Алекс.

– Отставить посадку. Группу на взлет. Цель поверхностная. Круглая плоская. Отставить плоская. Вогнутая полусферическая. Режим – выжигание. Радиус полусферы… – Рашен на миг задумался. – Тридцать километров. Ориентир для отсчета радиуса – развалины храма в центре города. Нет, отставить храм. Лучше что–нибудь железное. Да! Металлическая статуя в центре города.

– Уточни, какого города, – деловито потребовал Эссекс.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});