Зорге. Под знаком сакуры - Валерий Дмитриевич Поволяев

class="p1">Поднявшись с земли, он немного постоял, пошатываясь — ловил ногами твердь, наконец поймал и неровной походкой переместился за ограду. Подаренные туфли Аояма держал под мышкой.

В доме Зорге он больше не появился, но нашел способ вывести Исии из-под прикрытия Рихарда — ее специальной бумажкой пригласили в управление «кемпетай». Не подчиниться было нельзя: неповиновение властям в Японии расценивалось как преступление, за это можно было попасть под суд.

В управлении ее провели к начальнику отдела Мацунаге — плотному человеку с желтыми внимательными глазами, наряженному в яркий синий костюм. Мацунага велел Исии сесть на стул, стоявший перед старым, с потускневшим лаком столом, и вытащил из ящика бланк протокола.

Пунктов в протоколе было много — почти тридцать. Мацунага противным скрипучим голосом, лишенным всякого выражения, стал задавать Исии вопросы. Начиная с обычных — где она родилась, кончая необычными — при каких обстоятельствах познакомилась с Зорге? Исии ощущала, как на ее щеки наползал горячий румянец, ей делалось жарко, стыдно, потом жар отступал, и она на несколько минут делалась спокойной, отрешенной от унизительной процедуры, на вопросы отвечала холодно — она вообще будто бы наблюдала за собой со стороны…

Особенно много вопросов было о Зорге, Исии ответила на них достойно, ее ответы понравились начальнику отдела, холодные желтые глаза его неожиданно потеплели, он закончил писать протокол, заставил Исии поставить в конце бумаги, в самом хвосте свой личный иероглиф и произнес сочувственно:

— Вы должны дать письменное обещание покинуть его… и тогда вас можно будет спасти.

В ответ Исии отчаянно замотала головой.

— Я не дам такого обещания. Ни устного, ни письменного. Не хочу, не могу!

Мацунага огорченно вздохнул.

— Тогда через пару дней этот протокол уйдет наверх, к начальству, и вы навсегда будете опозорены презрительным подозрением.

Он так и выразился: «опозорены презрительным подозрением».

— Пусть, пусть, пусть! — с жаром выпалила в ответ Исии. — Но оставить Рихарда я не могу.

О допросе Исии рассказала Зорге, тот, хмурясь, покачал головой.

— «Презрительное подозрение» — типично восточное выражение… Ладно. — Зорге неторопливо раскурил трубку. — Попробуем расколоть этот орешек. Не может быть, чтобы он не поддался. Вечером пойдем ужинать.

— Куда?

— В какой-нибудь небольшой ресторан. Чем меньше там будет народа — тем лучше.

На ужин Рихард пригласил Мацунагу, Аояму и лояльного японца, сочувствовавшего Исии, — Цинашиму, официального переводчика германского посольства. Явились все. Зорге постарался, чтобы стол был накрыт богато и напитки имелись на все вкусы — и японское саке, и германский шнапс, и шампанское для Исии, и сладкий французский ликер к чаю. Когда Мацунага попробовал что-то сказать, Зорге остановил его:

— Для начала выпьем, а уж потом — деловые разговоры.

Выпили много. Зорге просил Мацунагу об одном — чтобы тот разрешил Исии жить с ним в одном доме, под одной крышей. Мацунага, сжав губы, качал головой отрицательно:

— Нет. Нет. Нет.

Зорге продолжал уговаривать его. Мацунага пил все подряд — саке, шнапс, русскую водку, которую Рихард заказал дополнительно, шампанское, ликер, нисколько не пьянел и по-прежнему отрицательно мотал головой. Зорге был терпелив, не отступал от Мацунаги, ждал, когда тот, сморенный напитками, начнет клевать носом.

Мацунага был крепок, не сдавался долго. Наконец он захмелел, оглядел стол осоловелым взором, кивнул, словно бы сам себе давал «добро» на опьянение, речь его сделалась невнятной. Он придвинул Зорге стопку:

— Еще!

В ответ последовал удивленный взгляд, но удерживать пьяного японца Рихард не стал, налил ему водки — водка Мацунаге понравилась больше, чем шнапс, — проговорил вежливо:

— Пожалуйста!

Проглотив водку залпом, Мацунага поморщился — пробрала горечь, — глянул неожиданно ясными глазами на Зорге.

— Еще водки? — спросил тот.

Отрицательно покачав головой, Мацунага внезапно произнес трезвым и чистым голосом:

— Я хочу домой.

— Нет ничего проще, — сказал Зорге, — я сейчас посажу вас на такси. — Помог Мацунаге подняться из-за стола.

Тот, поднявшись, несколько секунд стоял неподвижно, крутил головой, соображая, что же с ним происходит, потом, чтобы не упасть, вцепился руками в спинку стула и едва не переломил ее.

Обхватив Мацунагу за спину, Зорге аккуратно повел гостя к выходу. Исии проводила их встревоженным взглядом — ведь и Зорге был здорово пьян. Аояма также глянул вслед своему шефу озабоченно — никогда не видел его таким. Взгляд переводчика Цинашимы был равнодушен: в своей жизни он повидал всякое. Его больше беспокоила судьба Исии — все-таки она была его соотечественницей. Он наклонился к ней:

— Исии-сан, я очень хорошо отношусь к доктору Зорге, но полиция относится иначе. Вам лучше не бывать у него, иначе полиция «кемпетай» не отцепится от вас.

Исии отрицательно покачала головой:

— Не согласна!

— Я буду защищать вас, поскольку я — японец, — шепот Цунашимы был едва слышен, — но лучше, чем я, вы можете защитить себя сама…

— Как?

— Вам надо расстаться с доктором Зорге. Иначе… Иначе «кемпетай» достанет вас.

Из ресторана Исии поехала домой к Зорге. Рихард вел машину аккуратно, словно бы боялся где-нибудь на повороте зацепить колесом за угол дома и завалить непрочное строение.

Дома Зорге выпил две чашки кофе, поймав напряженный взгляд Исии, произнес тихо:

— Ничего, мое сердце две чашки выдержат, не тревожься. Я хочу еще немного посидеть за пишущей машинкой.

Он барабанил пальцами по клавишам машинки минут сорок, потом прервал работу и отодвинул машинку в сторону. Повернулся к Исии — та в этот вечер не пошла вниз, осталась ночевать наверху, и еще не спала, лежала в постели с открытыми мокрыми глазами и смотрела на Зорге. Рихарду показалось, что у него самого глаза тоже влажные.

— К сожалению, Мацунага прав, — произнес он голосом, неожиданно дрогнувшим, очень тихим и четким, — уж слишком здорово раздразнили мы это гусиное стадо… Я буду очень тосковать по тебе, но ты ко мне не приходи.

— Я боюсь, — шепотом проговорила Исии. — Но боюсь не за себя — за тебя боюсь.

Зорге понимающе качнул головой.

— Если бы ты знала, как я боюсь за тебя, Ханако, м-м-м… «Кемпетай» — полиция подлая, от человека не отойдет, пока не добьет его.

— Все равно, — прошептала. Исии, — мне «кемпетай» не страшна.

Он улыбнулся кротко, тепло и одновременно горько, вытянул раненую ногу, стукнул по колену кулаком.

— Знаешь, как бывает плохо, когда в холода болит раненая нога, — Зорге не выдержал, покрутил головой, с шипеньем втянул сквозь зубы воздух, — выть хочется, так сильно болит нога. А у скольких солдат болят простреленные руки и ноги, кто знает? А сколько таких солдат, как я, гниет на полях войны? Воровство — вот что такое война, Вишенка. Человек — маленький бедный солдатик. Когда начинается война, солдатик не