Риск.Молодинская битва. - Геннадий Ананьев

Когда в ставку Девлет-Гирея привезли истекающего кровью Теребердей-мурзу, а хан, не позвав лекарей, оста­вил его умирать, Дивей-мурза с тоской подумал, что те­перь он остался один, лишившись талантливого помощ­ника, чьи добрые советы часто имели решающее значе­ние и кому можно было полностью доверять ответствен­ное дело. Он понял одно: все нужно взваливать на свои плечи.

И к хану:

— Изъявите милость, о великий из великих, позволь­те мне, рабу вашему, встать во главе штурма дощатой крепости гяуров. Завтра крепость ляжет к вашим ногам, великий хан, а гяуров всех я порежу, как баранов!

— Лашкаркаши не водит нукеров на штурм. Разве у вас нет темников? Ты должен быть при моей руке.

— Вы, великий хан, как всегда, говорите мудрые сло­ва, но я прошу вас, да продлит Аллах годы вашего могу­щества, отступить от принятого. Гуляй-город брать не­легко, это известно вам из заветов Субудея. Идти же на Москву, не разгромив гяуров, укрывшихся за досками, мы не можем. Зачем нам нужна угроза удара в спину?

— Уступаю твоей настойчивости. Да благословит тебя Аллах, разящий врагов.

Довольный тем, что ему удалось перебороть упрямст­во хана, поскакал Дивей-мурза к гуляй-городу, не огоро­див себя боковыми дозорами, да и охрану взял малую, чтобы не привлекать внимания лазутчиков гяуров. Так будет лучше, посчитал он, и никак не предполагал знат­ный воевода, что случится у него неожиданная встреча с русскими порубежниками. Произошла она, когда Дивей-мурза оказался в том месте, где к гуляй-городу подсту­пал овраг, и принялся прикидывать, как воспользовать­ся этим удобным подходом к крепостной стене. Спешили в это время по оврагу казаки и дети боярские из порубеж­ной рати в гуляй-город по приказу князя Воротынского, а вел их княжеский гонец из суздальских детей боярских Темир Талалыкин. Он первым заметил лазутный отряд крымских татар.

Порубежникам, привыкшим к подобным встречам, не нужно было долго соображать, что к чему, тем более чис­ленностью они превосходили врагов, татары же замеш­кались и оказались охваченными полукольцом, которое теснило их к крепостной стене. Дивей-мурза, хлестнув своего коня камчой, вырвался из окружения и понесся прочь. Увы, далеко уйти ему не было суждено: конь про­порол копыто триболой и завалился. Всадника тут же за­арканил Талалыкин.

Захваченных допрашивал по поручению князя Воро­тынского Никифор Двужил, выезд которого за языком был остановлен, но крымцы, словно сговорившись, твер­дили одно и то же: хотели взять языка. Двужилу же та­кое единодушие показалось подозрительным, и он доло­жил об этом своему князю:

— Дозволь попытать?

— Что ж, не искренни раз, Бог простит.

Но и пытки никакого успеха не дали. Телохранители мурзы, да и сам мурза, сказавшийся рядовым воином, терпеливо сносили пытки, что еще больше убеждало и Никифора Двужила, и самого Михаила Воротынского в сановитости одного или даже нескольких из пойманных.

«Не иначе, как оглядывали гуляй-город, где ловчее напасть», — рассудил главный воевода, а чтобы подтвер­дить этот свой вывод, повелел Никифору Двужилу:

— Поезжай, как и договорились, за языком. Очень он нужен. Знатный!

— Расстараюсь, — ответил Двужил. — Понятно мне, сколь важен много знающий язык.

Князь Воротынский надеялся на свою дружину и осо­бенно на верного своего боярина, но даже он не мог пред­ставить, какая удача ждет его. Дело в том, что Девлет-Гирей, обеспокоенный долгим отсутствием Дивей-мур-зы, послал к гуляй-городу тысячный отряд во главе с од­ним из своих сыновей — царевичем Ширинбеком. Уве­ренный, как был уверен и Дивей-мурза, в том, что рус­ские после дневного боя зализывают раны и ни о чем больше не помышляют, Ширинбек не выслал впереди себя дозоры. Двужил же, даже если бы не понимал, что та­тары держат перед решающим боем ушки на макушке, все равно выслал бы вперед и в стороны дозоры, ибо, как считал, береженого Бог бережет. От этого правила он ни­когда не отступал, оттого никогда не попадал в засады, сам же их ловко устраивал.

Вот и вышло, что отряд Ширинбека угодил в засаду и после короткого боя бежал, оставив более половины уби­тыми и плененными. В руках у дружинников оказался сам царевич.

Допрос Ширинбека был очень коротким. Поначалу он надменно молчал, и тогда князь Михаил Воротынский предупредил его:

— Разве ты не ведаешь, как мы, русские, поступаем с непрошеными гостями и как царь наш жалует тех, кто встает на его сторону? Мало ли царевичей, особенно ка­занских, живут в почести в городах российских. Ста­нешь упрямствовать, я вынужден буду пытать тебя, не­смотря на царское твое происхождение, ответишь чис­тосердечно на мои вопросы — молвлю за тебя слово са­мому царю, да и теперь не пленником ты станешь, а гос­тем моим.

Минута молчания и — подавленно:

— Я скажу все. Спрашивай, князь.

— Что собирается делать дальше отец твой, хан крым­ский?

— Думы великого хана в голове у Дивей-мурзы, а он нынче не у вас ли в плену?

«Неужто суздалец с порубежниками его зааркани­ли?!» — еще не веря такому счастью, все же невольно возликовал душой Воротынский. Спросил, стараясь ос­таваться спокойным:

— Если я покажу тебе моих пленников, укажешь его?

-Да.

Ширинбек сдержал слово, и свое разоблачение Дивей-мурза воспринял с достоинством великого. На вопрос о своих планах ответил просто:

— Я собирался победить тебя, князь, но Аллах предопределил мне иное, и сейчас неважно, как я это собирал­ся сделать.

— Как думаешь, хан крымский Девлет-Гирей поста­рается тебя вызволить?

— Взял бы ты моего повелителя, — гордо вскинув го­лову, ответил Дивей-мурза, — я бы его промыслил, он же мною не промыслит. Он — никудышный лашкаркаши… Был бы жив Теребердей-мурза, тот бы нашел ход, хотя и того дважды ты бил. Но его нет, и это — роковое. Хан мо­жет сегодня же повести тумены обратно в Крым, чтобы вернуться через год или два. Внезапно для вас. Как в про­шлом году.

Ответ этот весьма озадачил князя Воротынского. Уй­ди хан небитым, вновь придется выставлять новые сторо­жи, ладить новые засечные линии, возводить новые горо­да-крепости в Поле, ибо не дадут крымцы покоя ни ле­том, ни даже зимой, противясь продвижению русских в ничейные земли. И если ратники и посоха, подчиняясь повелению царя Ивана Васильевича, поедут в Поле, воз­можно, даже на смерть, то пахари, ремесленники, купцы и иной деловой люд не очень-то расхрабрятся — кому хо­чется оказаться на базаре рабов в Кафе.

«Не сложа руки сидеть, ожидаючи ханского хода! Не сложа! Упредить! Заставить штурмовать гуляй всеми си­лами! Заставить!»

Легко сказать — заставить. Но как?

Если, однако, очень хочется, то решение в конце кон­цов найдется. И оно нашлось.

«Объявлю о захвате Дивей-мурзы, лашкаркаши крымского войска. Радость-то великая. Пусть ликуют ратники. К хану же пошлю как перебежчика Селезня Николку, чтоб шум в стане моем объяснил, будто гонец государев прискакал, идет-де царь всей России с полка­ми. Поспешает. Послезавтра на исходе дня здесь будет».

Сказано — сделано. По гуляю и так уже расползся слух о пленении самого главного воеводы крымского, ра­достно будоража всех, но этому верилось и не верилось. Вот тут в самое время слово главного воеводы князя Михайла Воротынского. Подошел он всего лишь к одному костру, где в тесном кругу сидела десятка ратников вме­сте со своим десятником и пила крепкий травный чай.

— Ликуйте, соколы. У меня в руках сам Дивей-мурза. Без ратной головы остались крымцы-разбойники.

Спустя очень малое время уже весь гуляй-город пел песни, от души радуясь. Ахнула первая пушка, вторая, третья — началась канонада, словно встречали пушкари лезущих в крепость татар.

А князь Воротынский в это время вел беседу наедине с боярином своим Николаем Селезнем.

— Два хода нынче у хана крымского: дуром на нас пе­реть либо через Поле бежать к себе. Вот этого никак нехотелось бы. Сколько людишек, которые срубы сторож и городов повезут в Поле, на верную смерть посылать мы будем. Рати не хватит всех оборонить, ибо сохранит Девлетка свои тумены и станет противиться нам в Поле. Да и новый поход замыслит, тумены новые полча. Нам его в пух и прах сейчас разбить желательно. С Божьей помо­щью. Вот тогда без помех порубежье на ноги встанет. Ус­пеет оно и окрепнуть, пока Крым снова с духом соберет­ся. Вот этому делу тебе послужить придется.

— Повелевай, князь. Исполню все. Только дозволь слово свое сказать?

— Милости прошу.

— Рискуешь, князь. У тебя более чем вдвое меньше рати, чем у Девлетки. Пустил бы от греха подальше Девлетку в свои улусы. А засеки? Исподволь станем проби­ваться с Божьей помощью, да царевой волей…

— Рискую. Верно: либо пан, либо пропал. И еще одно меня мучит: как наше поражение на судьбе России ска­жется? Хоть и говорят исстари, будто мертвые сраму не имут, только неверно это. Проклянут нас потомки наши, как проклинают сербы нынешние тех воевод, которые не