Жизнь и судьба: Воспоминания - Аза Тахо-Годи

Кончилось все смертью Мусеньки. И Ольга Робертовна оказалась единственным человеком, который помог мне поставить памятник на могиле Валентины Михайловны. Мы с ней ездили в мастерскую на Преображенском кладбище и вместе выбрали изящную мраморную стелу. Она показалась нам легкой, не хотелось на холмик Мусеньки наваливать тяжелый камень. Мрамор, да еще белый, говорили нам, недолговечен. Но вот прошло уже пятьдесят лет, пока мрамор жив, а что дальше будет, от меня не зависит. Меня ведь тоже не станет, и кто позаботится — неведомо. Уж как распорядится Господь.

Бедная Ольга Робертовна скончалась через несколько лет после Мусеньки, но она дожила до реабилитации. Ей даже дали отдельную однокомнатную квартиру вблизи Воробьевых гор, но она стремилась в старую Москву, в старый дом и пусть даже в коммуналку. Успела переехать куда-то вблизи то ли улицы Кирова (теперь снова Мясницкая), то ли Маросейки и трогательно рассказывала мне, что у нее есть даже отдельный выход (не знаю, каким образом, может, комната при черном ходе в старом доме). Счастье обретения своего угла оказалось коротким. Как-то пришла незнакомая женщина и попросила помочь с похоронами Ольги Робертовны. Десять тысяч давно исчезли, и теперь среди немногих знакомых собирали посильные взносы. Где находился кузен Ольги Робертовны, не знаю.

Самой желанной, но, увы, редкой гостьей при Мусеньке — Ксения Анатольевна Половцева.

Ксения Анатольевна (1886/87–1948/49) — архитектор и художник, вторая жена известного философа А. А. Мейера (1875–1939), бывшего марксиста, а затем религиозного мыслителя. Мне всегда казалось, что она — дочь высокого петербургского чиновника, может быть, я ошибалась, но говорят, что нет. Ксения Анатольевна была секретарем Совета Петербургского Религиозного Философского общества (того, откуда изгнали Розанова и где важную роль играли Мережковский и Гиппиус), в котором деятельное участие принимал А. А. Мейер. Ее арестовали вместе с Мейером 11 декабря 1928 года по делу о созданном им кружке «Воскресение» (1917–1928). Собирались по воскресным дням — вот и название. В кружок входили известные ученые, такие как Г. П. Федотов, М. М. Бахтин, Н. П. Анциферов, А. В. Карташев, Л. Пумпянский, О. А. Добиаш-Рождественская, Н. В. Пигулевская и многие другие в разные годы (о деле А. А. Мейера см. журнал «Звезда». 2006. № 11). Сначала Ксения Анатольевна отбывала срок (семь лет) на Соловках, а затем в Белбалтлаге. Именно там она и А. А. Мейер познакомились с четой Лосевых на Медвежьей Горе — центре Белбалтлага. Доверительные отношения связывали В. М. Лосеву и К. А. Половцеву. После досрочного освобождения «по зачетам» в 1934 году Ксения Анатольевна и А. А. вынужденно переехали в Дмитлаг (город Дмитров — тоже лагерный центр), где работали вольнонаемными на канале Москва — Волга. Ксения Анатольевна тяжко перенесла болезнь мужа, о чем с печалью писала В. М. Лосевой. Валентина Михайловна была действительно для Ксении Анатольевны «самая близкая, родная, такая своя» (см. письмо: Вопросы философии. 2000. № 3. С. 98). После кончины А. А. в июле 1939 года (его похоронили в Ленинграде на Волковом лютеранском кладбище) Ксения Анатольевна жила в Калязине и Твери, где работала архитектором, и оттуда приезжала к Лосевым в Москву.

Лично я помню Ксению Анатольевну в последние годы ее жизни, с 1945 года, когда я сама уже соединилась с семьей Лосевых. Помню ее строгую, собранную, плотную, подтянутую фигуру, седые волосы, пробор, пучок. В ней нет ничего старческого, хотя она лет на десять старше Валентины Михайловны. У Ксении Анатольевны какое-то особое, благоговейное отношение к Лосевым. Недаром в одном из лагерных писем от 12 сентября 1933 года Алексей Федорович пишет Валентине Михайловне: «Сегодня будем праздновать по твоему благословению именины Александра» (они приходятся на 12 сентября — день святого Александра Невского). Думаю, что Мейеры знали о монашестве Лосевых — отсюда и благоговение Ксении Анатольевны.

Она, как могла, стремилась помочь Алексею Федоровичу. И делала это трогательно, аккуратно, внимательно, с любовью. Так, когда Алексей Федорович собирал материал к Гомеру (книга «Гомер» вышла только в 1960 году) и в Москве не было статьи известнейшего филолога-классика Фр. Штелина «Геометрический стиль в „Илиаде“» (Fr. Stählin. Der geometrische Stil in der Ilias. Philologus. Bd. 78 (NF 32). Lpz., 1923), Алексей Федорович попросил Ксению Анатольевну прочитать эту статью, выписать ее резюме (в Библиотеке АН СССР в Ленинграде, куда по своим делам ехала Ксения Анатольевна). Однако Ксения Анатольевна совершила что-то совсем невероятное. Она привезла Алексею Федоровичу тетрадь, где своим четким почерком (умела как архитектор прекрасно чертить) заполнила 59 страниц и сделала великолепный чертеж — план сражений в «Илиаде», распределенных по дням. Это был классически выполненный очень сложный чертеж, который не всякий смог бы выполнить. Так и хранится в левом ящике письменного стола Алексея Федоровича эта замечательная синяя общая тетрадь, на которой читаем: «Артель „Утильпром“, г. Ленинград, ул. Дзержинского, 68, цена 6 руб. Изготовлено из отходов бумаги». Но бумага, надо сказать, белая, в линеечку. А в эту аккуратнейшую тетрадку вложены три страницы моего текста, по Штелину, и тоже с небольшой схемой (их в статье Штелина, кроме плана сражений, всего четыре), но, конечно, написанного быстро, небрежно, хотя и правильно. Я всегда писала в то время очень торопясь, часто невнятным почерком, сразу переводя с четырех европейских языков необходимые тексты и осознавая их, уже написав, за что получала от Алексея Федоровича выговор.

И еще не раз помогла Ксения Анатольевна. Так, снова приехав в Ленинград, навещая могилу мужа, Ксения Анатольевна по поручению Алексея Федоровича переписала своим незабываемым почерком параграф о русском философе Лосеве из книги известного историка философии Дмитрия Ивановича Чижевского (1894–1977, из России эмигрировал в 1921 году) «Hegel bei der Slaven» (Reichenberg, 1934, переиздана в 1939 году в Париже). У Чижевского идут подряд Лосский, Франк, Ильин, Лосев. Чижевский пишет, что «все книги Лосева образуют импозантное введение в платонизм» и «могут также служить и введением в гегельянство». Ксения Александровна переписала синими чернилами параграф о Лосеве, как обычно, очень аккуратно в простой школьной тетради, ценою в 5 копеек, теперь уже на серой бумаге.

Милая, строгая Ксения Анатольевна, а внутренне такая любящая и нежная! И это было видно по всему — и как радостно встречалась с нами в кабинете, где мы вместе пили чай или кофе за овальным столом, покрытым старинной зеленой скатертью (она и сейчас жива), и как шла беседа, конечно, при закрытых дверях, и как произносилось имя Александра Александровича, и как прощались. В то время я еще не знала прошлого моих самых близких людей. Об А. А. Мейере — только, что был он замечательный философ. И только после кончины Валентины Михайловны мне открылось их лагерное бытие.

Переписку Алексея Федоровича с А. А. Мейером о том, что такое философия, письма Ксении Анатольевны к Валентине Михайловне я храню в особой папке. И узнаю каллиграфический почерк Ксении Анатольевны, которым она переписывала иной раз письмо Александра Александровича, — и это не случайно. Она знала, как плохо у Алексея Федоровича с глазами, и старалась, чтобы он сумел прочитать письмо. В свою очередь, Валентина Михайловна боялась, что почерк Алексея Федоровича не очень понятен для его адресата, и тогда она перепечатывала письмо на машинке. В таком виде переписка сохранилась и была напечатана в «Вопросах философии» (2000. № 3) с комментарием В. П. Троицкого. Об А. А. Мейере и К. А. Половцевой упоминается в книге воспоминаний Н. П. Анциферова, друга Лосевых и бывшего тоже «каналармейцем» на Белбалтлаге (см.: «Из дум о былом». М., 1992), а также в книге: А. Ф. Лосев, В. М. Лосева. Радость на веки. Переписка лагерных времен. М., 2005.

Приведу здесь последние из сохранившихся в нашем архиве писем В. М. Лосевой и К. А. Половцевой — свидетельство духовного общения двух замечательных женщин.

1. [Письмо В. М. Лосевой А. А. Мейеру]

Москва, 20 янв. 1935 г.

Дорогой Александр Александрович, вот не писала Вам полтора года и от Вас не имела ни строки, а стоит Ваш тихий и сложный образ в душе таким живым и родным, как будто и не расставалась с Вами. И после полутора лет не видения хочется не столько поговорить с Вами, сколько побыть и помолчать вместе, даже, пожалуй, какие-нибудь горизонты с Вами проверить.

На днях видела Вас во сне: где-то в солнечных, зеленых и голубых просторах встречаемся мы с Вами, радостно и молча здороваемся; а кругом всё такое светоносное, что уж кажется совсем и нездешним. И тишина! Светлая и прохладная тишина…

В. Л.

2. [Письмо В. М. Лосевой К. А. Половцевой]

Москва, 20 янв. 1935 г.

Дорогая Ксения Анатольевна,