Пощечина - Кристос Циолкас

Они с час развлекались в парке — пинали мяч, иногда, если Хьюго становилось скучно, переходили на более грубую игру. Физическая нагрузка, необходимость следить за переменами в настроении Хьюго помогли Ричи на время забыть утренний эпизод в бассейне.

После того как они вдоволь наигрались, Ричи повел Хьюго через парк на Квинз-парейд. Там они купили мороженое, и, пока ели, Хьюго рассказывал ему про «Пропащих ребят» и «Пиноккио». Внезапно засигналил мобильный телефон. Это пришло сообщение от Линина, спрашивавшего, не хочет ли Ричи, чтобы они вместе пошли на работу. Хьюго смотрел, как Ричи набирает ответ. Ричи нехотя глянул на часы на дисплее телефона. Одиннадцать. Пора вести Хьюго домой.

Хьюго, услышав, что пора возвращаться, неистово замотал головой:

— Нет. Я еще хочу поиграть.

— Извини, малыш. Я обещал твоей маме, что приведу тебя домой.

Мальчик надулся и пальцем стал размазывать мороженое по столу.

— Нет, — дерзко заявил он. — Я домой не пойду.

Я тоже не хочу идти домой, малыш, хочу быть здесь с тобой вечно.

— А если я тебя на закорках понесу?

Хьюго просиял:

— До самого дома?

Ричи колебался. Хьюго уже четыре. Он растет, тяжелеет.

— Пока не свалюсь.

Мальчик раздумывал над его предложением. «Свалюсь» означало «пока Ричи не устанет».

Хьюго отодвинул в сторону мороженое.

— Все, я поел, — сказал он, слезая со стула.

Ричи опустился на корточки, Хьюго запрыгнул ему на спину.

— Блин, — со стоном произнес Ричи, — ну ты и тяжелый.

— Ты сказал плохое слово.

— Скажи спасибо, что хуже не выразился.

Хьюго забрался выше на его спине, крепко обхватил его за шею, нагнулся к уху Ричи и шепнул:

— Бля.

— Тсс… — рассмеялся Ричи. Он взял мальчика за руки. — Готов?

— Готов.

— И-го-го, — негромко крикнул Ричи, имитируя ржание лошади, и побежал под ликующие возгласы Хьюго, вопившего прямо ему в уши.

На светофоре, когда они переходили Гоулд-стрит, Хьюго плюнул в старика. Это был пожилой джентльмен — таких не часто встретишь в наши дни. В галстуке, отглаженной белой рубашке, в пиджаке — в такую-то жару! — в старомодной шляпе с полями, он как будто сошел из кадра старого австралийского фильма. Они стояли рядом, ждали, когда загорится зеленый свет. Старик, даром что дряхлый на вид, спину держал прямо. Он глянул на Хьюго и улыбнулся.

— А я выше тебя, — крикнул ему мальчик.

— Так ты ж верхом сидишь, — хмыкнул старик.

Ричи рассмеялся из вежливости. И тут заметил, как неожиданно изменилось, застыло лицо старика. Ричи запаниковал, думая, что у старика сердечный приступ. Хотел сказать Хьюго, чтоб тот спускался на землю, и вдруг увидел, что старик вытирает слюну со своей щеки. Старик уже оправился от потрясения. Теперь в его лице отражались только разочарование, осуждение и смирение.

Хьюго визгливо хохотнул, злорадно крикнул:

— Ура, попал.

Старик не ответил.

Ричи стиснул мальчика за руку:

— Хьюго, сейчас же извинись. — Он повернулся к старику: — Сэр, простите, ради бога.

— Не буду. — Мальчик, сидя на его плечах, все еще смеялся, все еще думал, что это шутка.

— Хьюго, извинись немедленно. — Ричи крепче сжал руку мальчика.

— Нет. — Хьюго пытался вырвать руку.

Ричи его не отпускал. Вывернул шею, чтобы лучше видеть мальчика. Они сердито смотрели друг на друга.

— Скажи, что тебе стыдно.

— Мне не стыдно.

— Быстро!

Мальчик извивался, и Ричи, выпустив его руку, схватил Хьюго за ногу, опасаясь, как бы тот не упал. Хьюго, дрыгая другой ногой, задел старика по плечу. И опять старик никак не отреагировал — продолжал стоять, как стоял. Пинок был несильный, боли не причинил, но в лице старика снова читались недоумение и усталое, безропотное смирение.

Ричи от стыда не знал, куда глаза девать. Он схватил Хьюго за запястье, стащил его на землю. Руку мальчика он держал крепко. Хьюго понял, что переступил черту дозволенного, и начал шмыгать носом, протестовать. Ричи потянул Хьюго за руку. Он готов был вообще выдернуть ему руку.

— Сэр, — срывающимся голосом снова обратился он к старику. — Простите, пожалуйста.

Зеленый свет опять сменился красным. Старик, смущенный, потрясенный, оглядел улицу и вдруг, сойдя с края тротуара, пошел через дорогу. Завизжали тормоза, машины загудели. Ричи рванул Хьюго за руку и тоже повел его через дорогу, не обращая внимания на гневные крики водителей и автомобильные гудки. Мальчик теперь уже был в слезах.

— Мне больно, — скулил он.

— Так тебе и надо. — Ричи тащил Хьюго через дорогу, они быстро обогнали старика. Хьюго пытался вырваться, Ричи ускорил шаг. Теперь он почти волок малыша. Тот визжал, его лицо стало пунцовым.

— Мне больно, больно!

Ричи знал, что все смотрят на него — и идущий сзади старик, и прохожие на Квинз-парейд, оборачивавшиеся на крики мальчика, и водители с пассажирами в машинах. Ему было все равно. Он боялся, что набросится на Хьюго и излупит его до бесчувствия за то, что тот оскорбил старика, если остановится. Вопли мальчика его не трогали. Они миновали бассейн, вошли в парк. Мальчик вопил, спотыкался, стараясь не упасть. Под сенью парка Ричи отпустил руку Хьюго. В нем все еще кипел гнев, и он повернулся к малышу, собираясь его отчитать: убить тебя мало, засранец ты разэтакий. Но слова застыли у него на губах. Перепуганный мальчик дрожал, бился в истерике. Его лицо стало красным, он захлебывался плачем. Страх и стыд переполнили Ричи. Он опустился на колени, обнял малыша.

Хьюго приник к нему, вцепился в него. Ричи, обнимая Хьюго, ждал, когда плач и дрожь утихнут. Вскоре всхлипы стали прерывистыми, но Хьюго по-прежнему льнул к нему. Ричи осторожно отстранился и начал вытирать малышу лицо. К сожалению, носового платка у него не было. Он сжал мальчику нос и приказал:

— Сморкайся.

Хьюго повиновался. Ричи стряхнул сопли с ладони на траву.

Хьюго все еще испуганно смотрел на него. Потирал свою руку.

— Болит?

Хьюго энергично кивнул.

— Прости, приятель. Я очень рассердился. Ты поступил очень плохо. Ты ведь это понимаешь, да?

Все еще потирая руку, Хьюго надулся, но потом обида отступила, и он стыдливо понурился:

— Прости, Ричи.

Ричи взял его за руку:

— Пойдем домой.

Едва Рози открыла дверь, Хьюго опять заплакал. Мать сразу же взяла сына на руки, стала целовать:

— Что стряслось?

Хьюго хватался за ее грудь.

Ричи пожал плечами, отвел взгляд, не желая смотреть, как Рози обнажит грудь.

В коридор в майке и пижамных брюках вышел Гэри.

— Что случилось? — спросил он.

Хьюго схватил в рот сосок, но тут же его выпустил и ткнул пальцем в сторону Ричи:

— Он сделал мне больно.

Ричи попятился на веранду.

— Ничего я ему не сделал, — возразил он. Ему хотелось изобличить Хьюго, объяснить его родителям, сколь несправедливо его обвинение. — Хьюго плюнул в старика. Я велел ему извиниться. Вот и все.

У взрослых от изумления вытянулись лица. Рози покачала головой:

— Не может быть. — Она погладила сына по волосам. — Тот старик тебя напугал?

У Ричи отвисла челюсть. Хьюго не отвечал — сосал грудь матери.

Гэри шагнул на крыльцо.

— Хьюго, — рявкнул он. — Ты плюнул в старика?

Мальчик спрятал лицо на груди у матери.

— Хьюго! — Они все вздрогнули от рева Гэри. — Как ты посмел, черт тебя побери?

Мальчик заплакал. Гэри попытался выхватить сына у матери.

Рози увернулась от мужа и с сыном на руках побежала по коридору.

Гэри пожал плечами, повернулся к Ричи:

— Пойдем, приятель, выпьем пива.

Гэри открыл две банки и одну протянул Ричи. Рози поставила чайник. Она как ни в чем не бывало напевала себе под нос.

— Йогой заниматься так здорово.

Она повернулась, улыбнулась Ричи. Села рядом с ним. Хьюго, игравший с маленьким игрушечным грузовиком на другой стороне стола, тоже внезапно улыбнулся Ричи. Глаза у мальчика были ясные и будто поддразнивали старшего друга.

— Ну вот, — напевно произнесла Рози. — Мы опять друзья. Мы все опять друзья.

Хьюго потер руку:

— Он сделал мне больно.

Рози подмигнула Ричи:

— Я уверена, он уже сожалеет. Ты ведь сожалеешь, правда, Ричи?

А как же старик? Почему никто не говорит про то, как плохо поступил Хьюго? Рози впилась в него взглядом, вытягивая из него извинение. Слезы обожгли его глаза. Он их сморгнул, сконфузился. Не плачь, придурок, обругал он себя, не смей распускать нюни.

— Прости, — выдавил из себя Ричи. Он вспомнил презрительный взгляд Гектора, вспомнил оскорбленного старика — и зажмурился, словно отгородившись от тех образов, он мог бы изгнать их из воображения, вымарать из сознания, будто ничего такого никогда и не было.