Сан Феличе - Александр Дюма

— А до какого места Шампионне приказал вам их сопровождать?

— До границы и даже дальше, если они пожелают.

— Отлично, гражданин капрал. Ты выполнил приказание, раз миновал границу и проехал еще две почтовые станции. К тому же продолжать путь было бы опасно.

— Для меня или для них?

— Для тебя.

— Ну, гражданин посол, это пустяки. Капрал Мартен знаком с опасностью и не раз проводил с ней ночь.

— Но в данном случае отвага бесполезна и может обернуться бедой. Поэтому немедленно скажи своим принцессам, что служба твоя у них кончилась.

— Они завопят, предупреждаю вас, гражданин посол. Бог мой, что же будут делать бедные девушки без своего Мартена? Вон, полюбуйтесь: они заметили, что меня нет возле них, и уже ищут, выпучив глаза, куда это я подевался.

И в самом деле, во время этого разговора или, вернее, рассказа — ведь здесь интересен именно рассказ капрала Мартена, ибо вопросы гражданина Гара́ потребовались нам лишь для того, чтобы капралу пришлось на них отвечать, — карета престарелых принцесс остановилась у гостиницы «Del Riposo d’Orazio» и бедные путницы, увидев, что их покровитель занят оживленной беседой с человеком в форме высокопоставленного чиновника Республики, испугались, не замышляется ли что-то против них и не отменено ли разрешение на их переезд. Они стали ласково звать своего защитника, чем бесконечно польстили его самолюбию.

Чтобы избежать затруднительного объяснения, гражданин Гара́ направился к дому каретника и уселся на террасе, где в то время никого не было. Мартен же по его знаку подошел к окошку кареты и, приложив руку к каске, как учил его Шампионне, передал августейшим путешественницам, что вышестоящим лицом ему было предложено вернуться в Рим.

Как резонно и предполагал капрал Мартен, это уведомление привело бедных старых дев в великое смятение; они посоветовались между собою, посовещались со своим придворным кавалером, и наконец было решено, что тот отправится к неизвестному в синем мундире и с трехцветным султаном на каске, дабы осведомиться о причинах, препятствующих капралу Мартену и его четырем подопечным продолжать путь.

Граф де Шатильон вышел из кареты, направился по дорожке, по которой, как он видел, удалился республиканский чиновник, и застал его на террасе дона Антонио. Рассеянный взор республиканца следил за каким-то юношей, который в момент его появления спрыгнул со стены, разделяющей владения каретника и шорника, и теперь с ружьем на плече шел по саду.

В этой стране люди чувствуют себя независимо, все ходят с оружием, а заборы, кажется, поставлены лишь для того, чтобы прохожие упражнялись в ловкости. Поэтому в юноше с ружьем не было ничего необычного и посол не обратил на него особого внимания, к тому же он отвлекся от своих наблюдений, увидев графа де Шатильона.

Поняв, что граф направляется к нему, посол поднялся с места.

Гара́, сын врача из Юстариса, получил прекрасное воспитание, был образован, ибо дружил с философами и энциклопедистами, а за сочиненные им похвальные слова о Сугерии, г-не де Монтозье и Фонтенеле удостоился академических премий.

Он был человек светский, прекрасный оратор, причем якобинским лексиконом пользовался только в официальных собраниях, когда говорить иначе было невозможно.

Увидев приближающегося графа, посол двинулся ему навстречу.

Они приветствовали друг друга с изысканной вежливостью, отдававшей куда больше двором Людовика XV, чем Директорией.

— Называть ли вас господином или гражданином? — с улыбкой спросил граф де Шатильон.

— Как вам будет угодно, граф. Я почту за честь ответить на вопросы, которые вы, по-видимому, желаете задать мне по поручению их королевских высочеств.

— Прекрасно! — промолвил граф. — Я рад встретить в этой дикой стране благовоспитанного человека. Так вот, я пришел сюда от имени их королевских высочеств — раз вы позволяете мне сохранить этот титул за дочерьми короля Людовика Пятнадцатого, — чтобы спросить у вас, не в смысле упрека, а только ради объяснения, необходимого для их спокойствия, по чьей воле и в силу каких препятствий им нельзя оставить при себе до Неаполя ту охрану, которую любезно предоставил генерал Шампионне.

Гара́ улыбнулся.

— Я отлично понимаю разницу между словами «препятствие» и «воля» и докажу вам, граф, что препятствие действительно имеется, а если здесь сказывается и чья-то воля, то она скорее благожелательная, чем враждебная.

— В таком случае начнем с препятствия, — сказал, поклонившись, граф.

— Препятствие, сударь, заключается в том, что вчера ночью объявлена война между Королевством обеих Сицилии и Французской республикой; из этого следует, что охрана, состоящая из пяти вражеских военных, как вы сами понимаете, скорее повредит их королевским высочествам, чем защитит их. Что же касается воли — в данном случае моей, — она, как видите, обусловлена этим препятствием и направлена на то, чтобы не подвергать августейших путешественниц оскорблениям, а ее стражей — опасности быть убитыми. Вы задали мне прямой вопрос, и я так же откровенно ответил вам, не правда ли, граф?

— Так откровенно, сударь, что я был бы счастлив, если бы вы согласились повторить их высочествам то, что изволили сейчас сказать мне.

— Я сделал бы это с большим удовольствием, граф, но чувство деликатности, которое вы, несомненно, одобрили бы, если бы знали его причину, лишает меня, к великому моему сожалению, чести лично засвидетельствовать им свое почтение.

— И по какой-то причине вы желаете хранить это чувство в тайне?

— Вовсе нет, сударь. Я только опасаюсь, что присутствие мое будет им неприятно.

— Этого не может быть.

— Я знаю, с кем имею честь говорить, сударь. Вы граф де Шатильон, придворный кавалер их королевских высочеств. Я об этом осведомлен; тут мое преимущество перед вами, ибо вам неизвестно, кто я такой.

— Могу засвидетельствовать, сударь, что вы светский человек, и притом исключительно любезный.

— Вот поэтому, сударь, Конвент и оказал мне роковую честь, поручив именно мне прочитать королю Людовику Шестнадцатому смертный приговор.

Граф де Шатильон отступил на шаг, словно вдруг увидел перед собой ядовитую змею.

— Значит, вы Гара́, член Конвента? — воскликнул он.

— Я самый, граф. Если мое имя так поразило вас, хотя вы, насколько мне известно, не родственник королю Людовику Шестнадцатому, — посудите сами, какое впечатление оно произвело бы на бедных принцесс, которые доводятся ему тетками. Правда, — добавил посол, тонко улыбнувшись, — при жизни племянника они не особенно любили его. Но теперь, я уверен, они его боготворят. Смерть подобна ночи — она примиряет.