Архаические развлечения - Питер Бигл

Фаррелл придержал Бена, сказав:

– Подожди. Ни тебя, ни меня даже нет здесь. Подожди, Бен.

Через несколько минут – а существуют ли они еще, минуты?

– склон холма выглядел, как пляж в начале прилива, его усыпали взмахренные обломки ветвей, кора, отодранная влажными полосами с торчащей в стороны щепой, и бесформенные комки древесины размером с каминные поленья. Сила, обретенная Эйффи с помощью заклинания, явственно сходила на нет. В намокшем от пота бархатном платье она оперлась на оставшийся от ивы разможженный пенек и дышала, и в дыхании ее слышались те же звуки, какие издавало гибнущее дерево. Когда Зия, посмеиваясь, выросла за ее спиной из небольшого, размером с гамбургер, куска коры, Эйффи не обернулась.

– Довольно, дитя, оставь это, – доброта и усмешливость, прозвучавшие в голосе Зии, даже Фарреллу показались способными довести человека до белого каления. – Мы же с тобой не ссорились, ты и я, потому как – что нам делить? Ты ведьма, магия – твое ремесло, и право, ты овладела им вовсе неплохо. А у меня с магией общего столько же, сколько у стаканчика мороженного с горящей спичкой. То, что я есть, не умирает, не способно к ненависти и не заслуживает доверия, и к твоему ремеслу оно отношения не имеет. Моя ссора – с моим сыном, который использует тебя, вместо палки, пытаясь меня поколотить. Когда ты сломаешься, он тебя выбросит. Оставь это и я буду другом тебе настолько, насколько способно быть другом бессмертное существо. Оставь меня в покое.

Эйффи развернулась к Зие еще не успев совладать с дыханием, отчего ее мокрые губы с трудом справлялись со словами бешенного презрения:

– Бессмертное? Ты по-прежнему думаешь, что бессмертна? Ты, жирная сука, старая распухшая моржиха, ты уже сдохла, и я еще постою немного, посмотрю, как ты будешь гнить, – ей никак не удавалось сглонуть слюну, и брызги летели Зие в лицо. – Хочешь знать, кто здесь бессмертен? Я проникла в твой дом, я отыскала твое логово и вошла в него, а этого еще никто не смог с тобой сделать, заруби это себе на своей поганой толстой заднице. О, тебе конец, конец, я не оставлю для тебя места нигде. Ник рассказал мне, он показал, как отнять у тебя бессмертие в любую минуту, едва я к этому буду готова. Я, может быть, и дерьмовый ремесленик, но теперь я готова, и ты, наконец, сгинешь!

Зия не уклонилась от святотатственного дождя, напротив, поднявшись на цыпочки, она закружилась, будто дитя под бьющей из пожарного крана струей. Слюна Эйффи обратилась в радужный туман повеявшей жасмином влаги, аркой изгибавшийся между нею и Зией даже после того, как Эйффи ладонями запечатала рот. Туман сгустился, полностью скрыв Зию, лаская и размывая обломки ивы. Эйффи, будто вспугивая птиц, хлопнула в ладоши и бросилась прямо в этот туман. Она довольно быстро разметала его, но вместе с ним и в самом деле исчезли и Зия, и ивовое дерево. А Эйффи завопила с такой силой, что на склоне холма появилась вмятина.

Фаррелл, сам того не замечая, прыгнул вперед, одновременно оттолкнувшись от Джулии и рванув Бена назад. Воображаемое пространство, в котором они находились, охватило безумие, небо неуследимо тасовало цвета и выло, жалуясь на ничтожную скудость спектра, и с каждым содроганием красок окрестный пейзаж изменялся – джунгли, пустыня, коровий выпас. Еще существует комната, в которой мы любили друг друга, та, где живут ее глаза. На месте покрытого сором холма стал возникать глубокий грот, и озерцо, яркое, как дешевая игрушка, помигивало в нем. Эйффи, не помедлив, вскарабкалась к кромке воды, содрала с себя бархатное платье и кинулась в озеро. Она плескалась в нем с ненатуральной гибкостью выдры, то и дело складываясь пополам и ныряя, преследуя Зию в самой малой тени, способной дать ей убежище.

В голове у Фаррелла, пока он следил за Эйффи, сшибались обрывки пословиц и старых песен. Он пропел: «С русалкой Эйффи под водой я славно погулял» и важно сообщил Бену: «Что там вдали? Покрытый рябью, Непутнов сад за страшным частоколом неодолимых скал и вод ревущих». Бен повернул к нему лицо Эгиля Эйвиндссона и прошептал:

– О Боже, она никогда не могла устоять перед соблазном вновь обратиться в камень.

При всем томшуме, с которым сыпались в воду каменные обломки, они не вызвали на ее поверхности и малой волны, а взбитой ими пены вряд ли хватило бы даже на то, чтобы наполнить пригоршню. Охваченная торжеством Эйффи еще продолжала плескаться и играть, а глубоко внизу под ее радостно бьющими ногами возник неторопливый водоворот, сделавший воду сначала темно-зеленой, потом красной, потом оранжевой; он медленно расширялся, набирая скорость, пока весь грот не загудел и не запел, и не завибрировал на все возвышающейся, зияющей ноте, отдававшейся у троицы зрителей уже не в ушах, но в зубах и в костях. Эйффи спохватилась слишком поздно, она вцепилась в скалу и душераздирающе завопила в попытке вернуть себе власть, но водяной смерч смел ее, взмыв в полный рост и кружась уже столь стремительно, что поднятый им колоссальный ветер прорвал в обезумевшем небе белесые дыры и вышвырнул Эйффи прочь из озера. На верхушке смерча плясала, подогнув одну ногу и вращаясь ему навстречу, Зия; согнутые в острых локтях руки прикрывали грудь ее и лицо. Фаррелл знал, что она снова поет, хоть и не мог ее слышать.

Голая, мокрая, полуоглушенная Эйффи, приподнявшись на четвереньки, уже упорно ползла по кругу против стрелки часов, что-то бормоча себе под нос, как старуха-старьевщица, и выскребая с трудом различимые знаки на всяком попавшемся под руку клочке не заросшей травой земли. Она не повернулась, когда поверхность озера начали рассекать высокие кожистые плавники и большие покатые спины. Она не дрогнула, даже когда из воды выставились шеи, покрытые чешуищами размером с кирпич каждая, по которым струйками стекала вода, и здоровенные челюсти распялилисиь, едва не вывернувшись наизнанку в стараниях сцапать Зию и стащить ее вниз. И лишь когда смерч занялся огнем, взлетающим по нему с легким шипом горящей газеты, она выпрямилась и стала смотреть, привественно воздев стиснутые кулаки перед небывалой пламенеющей крепостью, еще раз скрывшей от нее Зию.

– Шевелись, старая сука! – устало, но непримиримо закричала она. – Я же сказала, что тебе нигде не будет покоя! Вперед, вперед, пошевеливайся!

При звуках ее голоса смерч взволновался, на миг обратясь в подобие человеческой фигуры, какую видишь порой в гуще горящего фейерверка – рассыпающиеся искрами бедра и живот, как огненное колесо, – и тут же беззвучно опал внутрь себя и вместе с огнем без следа сгинул. Остался лишь ветер, но и он стал иным, обольстительно лукавым, словно глаза Зии, игривым, как Брисеида, дорвавшаяся до своего любимого полотенца. Собственно, у ветра, как у Брисеиды, имелась своя игрушка – последний из уцелевших угольков, еще тлеющий, казавшийся снизу маленьким, не больше мелкой монетки, но раздутый ласковым мошенником-ветерком до блеска крохотной сверхновой, высоко воспарившей над перекошенным гротом. Подбрасываемый вверх, беспечно роняемый и снова ловимый, уголек разгорался все ярче и глазу, чтобы вынести блеск его недолгой жизни, требовались усилия столь же болезненные, сколь уху – для усвоения гневных воплей Эйффи.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});