От Тильзита до Эрфурта - Альберт Вандаль

“Мой брат, – писал он, – письмо Вашего Величества от 2 февраля перенесло меня во времена Тильзита, воспоминание о котором навсегда останется для меня столь дорогим. Читая его, я как будто снова переживаю то время, когда мы были вместе, и не могу достаточно сильно высказать вам о том удовольствии, которое оно мне доставило. Взгляды Вашего Величества кажутся мне столь же великими, как и верными. Только такому исключительному гению, как вы, дано в удел задумать столь обширный план. Тот же самый гений будет руководить и его выполнением. Я откровенно и ничего не скрывая, высказал генералу Коленкуру, каковы интересы моей империи; ему поручено сообщить Вашему Величеству мои мысли. Их основательно обсудили Коленкур и Румянцев, и, если Ваше Величество согласен на них, я предлагаю вам армию для похода в Индию, другую – чтобы помочь вам завладеть портами, расположенными в Малой Азии. Равным образом, я пишу некоторым командирам моего флота, чтобы они всецело исполняли приказания Вашего Величества. Надеюсь, что вы усмотрите во всем моем поведении неизменное желание доказать вам всю силу моих чувств к вам, равно как и желание теснее скрепить узы, соединяющие нас и долженствующие иметь влияние на судьбы мира. Если предлагаемые мною Вашему Величеству планы соответствуют вашим, я готов отправиться на желаемое вами свидание. Я заранее радуюсь этому. Мне потребуется только пятнадцать дней, чтобы приехать в Эрфурт, – место, по-моему, самое подходящее для свидания. Генералу Коленкуру поручено объяснить Вашему Величеству причины, заставляющие меня предпочесть этот город. Я смотрю на это время, как на самое прекрасное в моей жизни. Завоевание Финляндии не было трудным делом. Мои войска уже занимают самые важные пункты и в то время, когда бомбардируется Свеаборг, идут на Або. Я рассчитываю, что в непродолжительном времени с этой стороны все будет кончено, и думаю, что недалеко то время, когда Англия должна будет смириться благодаря совокупности всех мер, которые примет Ваше Величество”.[381]

К этому письму было приложено другое, вполне интимного характера; оно еще сильнее подчеркивало страстные уверения первого. Александр хотел ответить достойным его образом на неоднократные любезности своего союзника. Вот уже несколько дней весь Петербург любовался выставленными в одной из зал Зимнего дворца наиболее замечательными произведениями азиатской России: то был редкий мрамор, порфировые колонны великолепного зерна и великолепной полировки и массивные малахитовые вазы, с большими расходами добытые из каменоломен Сибири; эти предметы предназначались Александром в подарок Наполеону. “Мой брат, писал во втором письме царь, я не в силах достаточно поблагодарить Ваше Величество за многочисленные подарки, которые вам угодно было мне сделать, а именно за великолепное оружие, прелестную картину на фарфоре, за две фарфоровые вазы и, наконец, за великолепный труд Каирского Института.[382] Вы оказываете любезности не неблагодарному. Со своей стороны позволяю себе предложить Вашему Величеству некоторые произведения моей страны. Это только каменные глыбы, но они способны сделаться украшением благодаря вкусу, с которым работают в Париже. Соблаговолите их принять на память от того, кто считает своим долгом быть вам искренно преданным”.

Наполеон пожелал, чтобы из русского мрамора была сделана драгоценная мебель, оправленная в золото и бронзу, и чтобы она служила украшением одной из зал большого Трианона.[383] Этот мрамор можно видеть и теперь в заброшенном дворце, где он увековечивает память о дружбе, которая провозглашала себя несокрушимой, как этот мрамор, и которая, задавшись целью обновить судьбы мира, оставила Франции только это вещественное воспоминание.

После отправки обоих императорских писем в сопровождении ноты Румянцева Коленкур не удовольствовался отправкой Наполеону объемистого донесения, или, вернее, протокола своих совещаний. Он хотел, сверх того, в частном письме к императору вкратце изложить впечатление, вынесенное им из этих беспримерных дебатов, и о “великом испытании”,[384] которому подверг его повелитель. Он сделал это со своей обычной честностью безупречного слуги. Сперва его более всего поразило – он считает своим долгом настаивать на этом, – что русский двор, несмотря на предложение о разделе и на испытанную им вследствие этого безграничную радость, продолжает относиться недоверчиво. Любезности; подарки, обещания, – все это он принимает с удовольствием, с признательностью, но тем не менее он держится настороже с тех пор, как пришел к мысли, что уловил в наших проектах относительно Силезии секрет наполеоновской политики, сокровенную и вероломную мысль – воссоздать Польшу, прибавив к ней отрезки Пруссии. Этим объясняется его упорное требование гарантии по поводу Силезии. Если даже Восток вопреки надеждам Наполеона не мог вполне отвлечь русский двор от прусского вопроса, так это случилось потому, что прусский вопрос более, чем когда-либо, сливается в его глазах с вопросом о Польше.

Тем не менее Коленкур упорно верит, что царь лично предан императору и склонен к доверию. Царь скоро отрекся бы от своих подозрений, если бы его министр беспрестанно не поддерживал их в нем, и, с другой стороны, если бы он, вопреки своим уверениям, не поддавался влиянию двора и общества. Чтобы успокоить его, существует одно верное средство: вывести войска из Пруссии и особенно из великого герцогства. Посланник не решается советовать идти на подобную жертву, но умоляет, чтобы впредь избегали всякого намека на переделку территории, чтобы обуздали неуместные манифестации поляков, чтобы воздержались от мер, которые, согласно характерному выражению Александра, могли бы “оживить мертвецов и подать мысль, что их хотят совсем воскресить”.[385]

Благодаря такому благоразумию, быть может, окажется возможным усыпить опасения России, а затем и рассеять их. Такой результат сильно упростит нашу задачу в Петербурге. “Если не будет более вопроса о Силезии и если сговорятся по поводу раздела Оттоманской империи, то через шесть месяцев посольство превратится в легкий и прибыльный приход”,[386] – фамильярно пишет Коленкур, но он считает второе условие не менее необходимым, чем первое. Затем он полагает, что обязан откровенно высказать свое мнение о способах произвести раздел.

Он убежден, что Александр никогда не уступит в вопросах о Константинополе и Дарданеллах. Что касается содействия России нашим личным военным предприятиям, она еще не дошла до конца своих уступок. Владея Константинополем и тем, что по географическому положению обеспечивает его безопасность, она пойдет с нами не только в Индию, но и в Сирию и Египет, – всюду, где мы найдем полезным употребить ее флот и армию. Сверх того, она предоставит императору свободу по своему желанию, устроит юг и центр Европы. Оставляя за собой только дела на Севере, она предоставит ему управлять всеми другими, не будет мешать и завидовать его гигантским планам и согласится, чтобы раздел на Востоке превратился на деле в раздел целого мира. “Присоедините, Ваше Величество, к Франции, – заканчивает посланник свое письмо к императору, – Италию, даже Испанию; меняйте династии, создавайте королевства, требуйте содействия Черноморского флота и сухопутной армии для завоеваний Египта; просите, каких хотите гарантий; обменивайтесь с Австрией, чем вам будет угодно – одним словом, хотя бы весь свет перевернулся вверх дном, но, если Россия получит Константинополь и Дарданеллы, ее, по моему мнению, можно будет заставить смотреть на все спокойно”.[387]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});