Потерянный дом, или Разговоры с милордом - Александр Житинский

Григорий Степанович знал от Рыскаля о розысках Демилле и в глубине души надеялся на их неуспех. Последнее могло означать лишь смерть разыскиваемого, но генерал не терзался угрызениями совести, поскольку Демилле не существовал для него в качестве живого человека, был неким отрицательным полюсом, притягивавшим к себе Ирину. После дачного объяснения Григорий Степанович уже не лелеял мечту о браке, вернее, упрятал так далеко, что не решался обнаруживать. Однако он не видел препятствий к тому, чтобы остаться для Ирины старшим другом… А там посмотрим. Лишь бы не появился этот прохвост!

Генерал осторожно расспросил Рыскаля о подробностях, и майор с неохотой признался, что есть сведения: Демилле побывал у брата, звонил матери и снова как в воду канул. Говорят, выглядит преотлично. Скрывается… Григорий Степанович виду не подал, только сердце сжалось, пришлось принять нитроглицерин.

В первые же дни учебного года генерал предложил Ирине помощь: пусть Егор приходит после школы к нему, зачем ему сидеть на продленке? Брался даже кормить обедом. Ирина мягко отклонила предложение. Тогда Григорий Степанович, испытывая неудобство, попросил дочь следить в школе за Егором, оказывать мальчику внимание. Маша пожала плечами, но согласилась.

Душа требовала заботы, но забота отвергалась. Остались лишь общественные дела, которым и предался Григорий Степанович: хождения на прием к депутату (Рыскаль попросил генерала добиться разрешения о передаче одной из пустующих квартир в первом этаже под подростковый клуб); улаживание конфликтной ситуации между больницей водников и кооператорами по поводу музыки, доносящейся из раскрытых окон и мешающей покою больных; сочинение статей в газету «Воздухоплаватель».

Григорий Степанович зашел в штаб с очередной заметкой о преимуществах социалистического общежития, когда там, кроме майора Рыскаля, находился незнакомый мужчина высокого роста, с крепкими жилистыми руками и суровым лицом, изборожденным морщинами. На вид ему было лет за пятьдесят.

– Присаживайтесь, Григорий Степанович, – указал на стул Рыскаль. – Тут у нас интересный разговор с товарищем Спиридоновым.

Мужчина поднялся, пожал руку генералу:

– Спиридонов.

– Николаи, – кивнул Григорий Степанович.

Он уселся на стул, Спиридонов тоже занял свое место.

– Видите ли, Игорь Сергеевич, из истории нельзя произвольно вычеркивать страницы, которые нам не нравятся. Мы проходим историю русского освободительного движения, начиная с декабристов. Восстание на Сенатской, казнь петрашевцев, покушение Каракозова, процесс «ста девяноста трех», где выступал Ипполит Мышкин… Недавно посвятили занятие выстрелу Веры Засулич и суду над нею. Я провожу их сквозь все этапы, объясняю тенденции и ошибки. Скоро мы дойдем до «Союза борьбы», далее Девятое января… Событий хватает!

Григорий Степанович слушал, не понимая.

– И Зимний будете брать? – спросил Рыскаль озабоченно.

– Непременно.

– Ну, а зачем вам это? – спросил Рыскаль.

– На словах не доходит. Обкормились словами, – объяснил Спиридонов.

– Кого же вы готовите? Историков?

– Честных граждан своей страны. Патриотов, – отчеканил Спиридонов.

– Понимаете, Григорий Степанович, товарищ Спиридонов будет вести в нашем подростковом клубе исторический кружок, – объяснил майор. – Въехал в наш дом по обмену.

– Любопытно, – кивнул генерал.

– Если хотите, я стараюсь воспитать следующее поколение русских революционеров, – спокойно сказал Спиридонов.

В штабе повисла пауза.

– Эк вы хватили… – майор погладил «воронье крыло».

– Не пугайтесь. Революции бывают без крови. Но без идеи революции не бывает. Первые три поколения мы знаем из работ Владимира Ильича. Но на этом они не кончились. Было поколение русских революционеров, истребленное в лагерях в тридцатые годы. Было поколение, взявшее на себя тяжесть войны. Тоже русские революционеры, не удивляйтесь. Они социализм защищали… Сейчас есть потребность в новом поколении – чистом, честном, трезвом. Его надо подготовить к борьбе…

– С кем же? – спросил Григорий Степанович.

– С демагогами. С карьеристами. С циниками. С националистами всех мастей. С хамами… Иными словами, с непрерывно возрождающейся, как говорил Ленин, мелкобуржуазной стихией. Я так понимаю, что вы ее на своем горбу чувствуете, гражданин майор, – сказал Спиридонов.

– Товарищ майор, – поправил Рыскаль.

– Простите, лагерная привычка, – улыбнулся в первый раз Спиридонов.

– Чувствую, это вы верно сказали… – задумался майор. – Кстати, как у нас с клубом, Григорий Степанович? – обратился он к генералу.

– Депутат твердо обещал. Дело нужное, – сказал генерал.

– Нужное… – протянул майор.

Его взгляд упал на конверт, лежавший перед ним на столе.

– Григорий Степанович, вы к Нестеровой не будете заходить? – спросил он озабоченно.

– А что такое?

– Ей письмо. Не передадите?

– Мне не трудно, – генерал взял конверт, радуясь поводу, чтобы зайти к Ирине.

– И расспросите… только осторожно. Нет ли там сведений об интересующем нас человеке.

– Понял, – генерал взглянул на конверт. Письмо было без обратного адреса.

Григорий Степанович положил на стол майору заметку, вновь пожал руку Спиридонову и Рыскалю и вышел из штаба.

Ирина встретила его приветливо, но несколько смущенно. В руках у нее была тряпка, внешний вид не оставлял сомнений, что в доме происходит уборка. Генерал не сразу понял причину смущения: на даче Ирина появлялась перед ним и не в таком затрапезном виде, это ее обычно не волновало. И лишь войдя в комнату, он понял, почему его так встретили: на полу стоял таз с разведенным клейстером, вокруг разбросаны были длинные ленты бумаги. Ирина заклеивала окна.

– Холодно уже, Григорий Степанович, – как бы оправдываясь, начала она. – Вот решила… Дует. Егор может простудиться.

Егор вертелся тут же, мазал клеем полоски, прилеплял к рамам.

– Да-да, это вы правильно решили… – механически проговорил генерал, присаживаясь. Сразу заныло в левом боку. Вот ведь знал, что так оно и будет, а все равно – горько невыносимо! Он нащупал стекляшку с нитроглицерином. Только не волноваться! Сейчас пройдет.

– Вам письмо, Ирина Михайловна, – сказал он, вытаскивая из кармана макинтоша конверт.

Ирина переменилась в лице, насторожился и Егорка. Она взяла конверт, пробежала глазами адрес. Генерал понял: от него… Ирина нетерпеливо взглянула на Григория Степановича, не зная, что делать. Распечатывать при нем или нет? Потом решилась, надорвала конверт и дрожащими руками извлекла оттуда небольшой листок бумаги. Впилась в него глазами.

– Егор… Это тебе. От папы, – проговорила она.

Егорка натянулся, как струнка.

– Читай! – потребовал он.

Ирина вновь бросила взгляд на генерала. Он понял, что она не хочет читать письмо при нем, но какая-то сила держала его в кресле. Ирина вздохнула, тряхнула головой и начала.

– «Егорушка!.. – голос у нее сразу сел. – Поздравляю тебя с началом первого в твоей жизни учебного года. Как мне хотелось бы быть с тобою в этот день, вести тебя в школу вместе с мамой, но… не получилось…»

Ирина сделала паузу, с трудом сглотнула слюну.

– «Ты уж прости…» Нет, я не могу, Григорий Степанович! – на глазах у нее появились слезы.

– Читайте! – сурово произнес генерал.

– «Когда ты вырастешь, ты поймешь, что не все наши желания исполняются и не все поступки зависят от нас. Это очень бессовестно, но это так. Есть такое слово – „судьба“, мой малыш! Оно обозначает слишком много, чтобы понять его, и слишком мало, чтобы прислушаться. Судьба – это то, что неотвратимо, от чего нельзя уклониться…»

– Мама, что такое «неотвратимо»? – спросил Егорка.

– Неотвратимо… Это, это… – Ирина не могла объяснить.

Генерал почувствовал, что тупая боль разливается по телу со стороны левого плеча.

– Неизбежно, Егор. Неизбежно, – сказал он.

Ирина дочитала письмо. Последние слова были: «Мы встретимся, малыш, жди меня…». Она положила листок на стол.

Григорий Степанович одними пальцами откупорил в кармане стеклянную трубочку с нитроглицерином, но вытащить таблетку на свет не мог решиться.

– Все! Продолжаем уборку! – встряхнувшись, объявила Ирина и быстро направилась в детскую. За нею вышел Егор.

Поколебавшись, Григорий Степанович последовал за ними, преодолевая боль в боку. Ирина держала в руках телефонный аппарат.

– Григорий Степанович, я уберу провод, ладно? Потом протянем, если понадобится… – сказала она.

«Если понадобится…» – эхом отозвалось в нем. Он принял из ее рук аппарат, смотал провод в клубочек и метнул через окно в свою квартиру. «Собственными руками…» – подумал он. Обидно, что Егор воспринял это как должное – не возмутился, не огорчился даже; его сейчас занимала расклейка полосок. И это усилило тоску Григория Степановича.