Дюна - Фрэнк Герберт

Он вдруг понял, что видеть прошлое из настоящего — это одно, но истинное испытание провидческих способностей — увидеть прошлое из будущего.

Все предметы и события настойчиво старались быть не такими, какими они сперва представлялись.

— Пей, — повторила Чейни. Она покачивала изогнутой трубкой бурдюка прямо перед его носом.

Поль выпрямился и в упор посмотрел на Чейни. Он чувствовал, что в воздухе возникает атмосфера всеобщего праздника. Он знал, что произойдет, если он отхлебнет этой жидкости, перенасыщенной пряным веществом, знал, какие изменения она произведет в нем. Он снова провалится в стихию чистого времени — времени, ставшего пространством. Наркотик вознесет его сознание на головокружительную высоту, и он потеряет способность что-либо понимать.

Стоявший позади Чейни Стилгар произнес:

— Пей, паренек. Не задерживай обряда.

Поль прислушался к толпе и услышал безумие в ее диких выкриках. «Лизан аль-Гаиб! Муад-Диб!» — кричали они. Он посмотрел на мать. Она, казалось, мирно спала сидя — ее дыхание было ровным и глубоким. В его голове мелькнула фраза из будущего, которое уже стало прошлым: «Она спит в Водах Жизни».

Чейни дернула его за рукав.

Поль взял губами трубку, продолжая слушать рев толпы. Он почувствовал, как жидкость хлынула ему в горло, когда Чейни нажала на мешок, и ощутил дурманящий аромат. Чейни вытянула трубку из его рта и передала бурдюк в руки тянущихся к ней снизу. Взгляд Поля остановился на ее плече, на полоске зеленой траурной ленты.

Выпрямившись, Чейни увидела, куда он смотрит, и сказала:

— Я могу скорбеть о нем даже среди вод счастья. Он дал нам столько всего!

Она вложила свою ладонь в ладонь Поля и потянула его за собой:

— Кое в чем мы похожи, Узул: мы оба лишились отца по вине Харконненов.

Поль последовал за ней. Ему представилось, будто его голову отделили от тела, а потом приставили обратно, но подсоединили как-то совсем иначе. Ноги двигались сами по себе и казались резиновыми.

Они вошли в узкий боковой коридор, стены которого скупо освещали расположенные на равном расстоянии поплавковые лампы. Поль почувствовал, что наркотик начинает оказывать на него особое, ни с чем не сравнимое действие, заставляя время распускаться словно цветок. Когда они свернули в следующий полутемный коридор, ему пришлось покрепче ухватиться за Чейни. Смешанное ощущение натянутых, как канатики, жил и мягкой кожи под ее джуббой вызвало у него волнение в крови. Это возбуждение слилось с действием наркотика, который непрерывно разворачивал перед ним картины прошлого и будущего. Осталась только узенькая полоска трехмерного пространства, на котором он мог сосредоточиться.

— Я знаю тебя, Чейни, — шептал он. — Мы с тобой сидели на утесе над песком, и я утешал тебя и уговаривал не бояться. Мы ласкали друг друга во мраке сича. Мы с тобой… — он обнаружил, что больше не может сосредоточиться, попытался покачать головой и споткнулся.

Чейни поддержала его и, раздвинув тяжелые портьеры, провела в желтую теплоту уединенной комнатки с низкими столами, подушками и циновкой для отдыха, прикрытой оранжевым одеялом.

Поль понял только, что они остановились, что перед ним стоит Чейни, и в глазах ее выражение нескрываемого ужаса.

— Ты должен сказать мне, — прошептала она.

— Ты — сихья, — ответил он, — весна в пустыне.

— Пока люди делятся друг с другом Водой, — сказала Чейни, — все мы можем быть вместе — все мы. Мы с тобой… тоже должны делиться… Я чувствую в себе всех остальных, но делиться с тобой я боюсь.

— Почему?

Он пытался сосредоточить свое внимание на ней, но прошлое и будущее вливались в настоящее и размывали ее образ. Он одновременно видел бесчисленное множество Чейни, в разных местах, в разных позах.

— Меня что-то пугает в тебе, — объяснила Чейни, — Когда я увела тебя оттуда… Я сделала это, потому что чувствовала то, чего остальные не понимали. Ты… давишь на людей. Ты… заставляешь нас видеть!

Поль напряг все силы, пытаясь говорить внятно:

— Что же ты видишь?

Она опустила голову и посмотрела на свои руки:

— Я вижу ребенка… у себя на руках… Это наш ребенок, твой и мой, — она зажала ладонью рот. — Почему мне так знакомо твое лицо?

Они не лишены способностей, прозвучал в его голове внутренний голос. Но они их в себе задавили, потому что боятся.

Наступил момент прояснения, и он увидел, что Чейни вся трепещет.

— Ты хочешь что-то сказать? — спросил он.

— Узул, — прошептала она, все еще дрожа. — Ты не умеешь возвращаться в будущее.

На Поля нахлынуло сочувствие к ней. Он прижал девушку к груди и стал гладить по голове:

— Чейни, Чейни, не бойся.

— Помоги мне, Узул, — всхлипывала она.

Пока она плакала, Поль почувствовал, что наркотик утратил свою власть над ним, окончательно разорвав завесы, скрывавшие неясное мельтешение далекого будущего.

— Ты такой спокойный, — сказала Чейни.

Он нашел в своем сознании точку равновесия и принялся наблюдать за временем, раскинувшимся в таинственной дали. Он маневрировал, стараясь не угодить в паутину бесчисленных миров и событий, осторожно ступая среди них, как канатоходец по проволоке. Он словно стоял на коромысле огромных сверхчутких весов и старался, чтобы ни одна чаша не перевесила.

Он видел Империю, видел какого-то Харконнена по имени Фейд-Рота, который бросался на него со смертоносным лезвием в руках; сардукаров, грабящих его родную планету и намеревающихся громить и Аракис; Гильдию, попустительствующую им и принимающую участие в заговоре; Бен-Джессерит, с его бесконечными схемами человеческой селекции. Все это громоздилось на его горизонте грозовой тучей, которую ничто не могло удержать — только вольнаибы и их Муад-Диб: спящий покуда гигант Вольнаиб со своим неистовым крестовым походом через всю Вселенную.

Поль ощущал себя в самом центре этой системы, на оси, вокруг которой вращалось все мироздание. Он шел по тонкой проволоке мирной, а порой и счастливой жизни, бок о бок с Чейни. Эта картина разворачивалась перед ним — период тихой жизни в надежно сокрытом ото всех сиче, краткий миг между взрывами ярости и насилия.

Ни в каком другом месте нет мира!

— Узул, ты плачешь, — прошептала Чейни. — Узул, опора моя, ты отдаешь свою влагу мертвым? Кто они?

— Они еще живы, — ответил Поль.

— Оставь их, пусть доживают свою жизнь.

Сквозь наркотический туман он понял, насколько она права, и в безумном порыве снова прижал ее к груди, воскликнув:

— Сихья!

Чейни погладила его по щеке.

— Я больше не боюсь, Узул. Посмотри на меня. Когда ты меня так держишь, я вижу то же, что и ты.

— И что ты видишь? — отрывисто спросил Поль.

— Я вижу, как мы дарим друг другу свою любовь в минуты затишья между бурями. Для этого мы с тобой предназначены.

Наркотик снова взял над ним верх, и он подумал: Сколько раз ты уже утешала и прощала меня! На него опять накатило сверхозарение, высвечивая яркие полотна времени и превращая будущее в воспоминания. Он ощутил нежное сияние истинной любви, слияние и разделение их «я», нежность и страсть.

— Ты сильная, Чейни, — пробормотал Поль. — Останься со мной.

— Навсегда, — ответила она и поцеловала его в щеку.

КНИГА III. ПРОРОК

~ ~ ~

Ни с одной женщиной, ни с одним мужчиной и ни с одним ребенком мой отец никогда не был по-настоящему близок. Близкие отношения, переходящие порой в дружбу, связывали Падишаха-Императора только с графом Казимиром Фенрингом, спутником его детства. Плоды этой дружбы на первый взгляд могли показаться благоприятными: именно граф рассеял подозрения Ассамблеи по поводу истории с Аракисом. Более миллиарда солярий пряностями было истрачено тогда только на взятки, как рассказывала мне мать, а кроме того, масса денег ушла на всякие подарки: красивых рабынь, знаки отличия, новые титулы. Однако главное следствие дружбы с графом имело явно отрицательное значение. Он отказался убить человека, хотя вполне мог это сделать и, более того, таков был приказ моего отца. Я сейчас расскажу вам, как все происходило.

Принцесса Ирулан, «Очерк о графе Фенринге».

Барон Владимир Харконнен вне себя от ярости выскочил из своей опочивальни и понесся по коридору, мелькая в полосах закатного света, льющегося из высоких окон. От резких движений его болтало и раскачивало на поплавковых подвесках.

Он вихрем пролетел мимо своей личной кухни, мимо библиотеки, мимо небольшой приемной и ворвался в лакейскую, где прислуга уже собралась для вечернего отдыха.

Начальник охраны Иакин Нефуд лежал, развалясь на стоящей посреди комнаты кушетке, его плоское лицо выражало крайнюю степень семутного одурения. В воздухе тихонько ныла семутная мелодия. Его подчиненные сидели поблизости, готовые мгновенно выполнить любые приказания капитана.