Плен в своём Отечестве - Лев Разгон

– А женщин и мужчин везли вместе?

– Нет, всегда отдельно.

– А женщины были молодые? Много их было?

– Не так чтобы много, но были, машины две в неделю бывало. А очень молодых не было, ну бывали лет так на 25-30. А больше среднего возраста, а то и пожилые.

– Далеко вы их возили?

– Километров за 12 к сопке – глухая сопка называлась. Ну там сопки вокруг, а посередине мы их сгружали.

– Так что – вы их выгружали и объявляли им?

– А чего объявлять? Мы кричим – выходи! становись! – они вылезают, а перед ними уже яма выкопанная. Они вылезут, жмутся, а мы сразу по ним из автоматов.

– Молчали?

– Кто молчит, а кто начинает кричать, вот мы-де коммунисты, погибаем безвинно и прочее такое. А женщины только плачут и жмутся друг к дружке. Так ведь мы их сразу же…

– А врач с вами был?

– Ну а зачем он? Постреляем, кто шевелится – добьём и в машины. А в стороне уже ждет дальлаговская бригада.

– Что это за бригада?

– А у нас в особой зоне жила бригада уркаганов из Дальлага. Они обслугой были, и потом их дело было ямы рыть и закапывать. Вот мы уедем, а они пошвыряют в ямы, закопают, выроют яму на завтрашний день. Урок у них кончен – в зону. Им зачеты шли и кормили их хорошо, да и работа не пыльная – не лес валить.

– А ты?

– А мы приедем в лагерь, сдаем в караулке оружие, выпиваем, значит, бесплатно, сколько хотим. Другие помногу – тянуло на дармовое, – я завсегда один стакан выпью, схожу в столовую, поем горячего и в казарму спать.

– А хорошо спал? Ну не страшно тебе было?

– Чего страшно-то?

– Ну, что убил только что людей. Не жалко их было?

– Нет, не жалко. Не думал об этом. Спал хорошо, днем погуляешь, места там красивые есть. Скучновато, конечно, баб нет.

– А женатые среди вас были?

– Нет, с женами не брали. Конечно, начальники-то обходились. В дальлаговской бригаде были такие бабенки – закачаешься! Ну, там – повара, посуду мыть, полы – вот они все начальникам доставались. А нашему брату – шиш! И подумать нельзя было хватануть какую…

– Григорий Иванович, а ты знал, что люди, которых вы расстреливали, – неповинные, ни в чем не виноватые?

– Ну тогда об этом не думали. А потом – да. Нас вызывали к прокурорам, расспрашивали, объяснили, что они были невиноватые, ошибки тут были и эти – перегибы. Но нам сказали, что мы тут ни при чем, мы ни в чем не виноватые.

– Ну, хорошо, вам приказывали – вы и стреляли. Но вот ты узнал, что убивал мужчин, женщин ни в чем не виновных, тебя после этого совесть не мучила?

– Совесть? Нет, Наумыч, не мучила. Никогда про это не вспоминаю и не думаю, а когда и вспомню – нет, совсем, совсем ничего – как и не было. Я, знаешь, сейчас стал такой жалостливый, вот смотрю, мучается старичок какой – так мне его жалко станет, иногда заплакать могу. А тех – нет, не жалко. Совсем не жалко, как и не было их…

***

Конечно, откровенность Ниязова передо мной не ограничивалась только теми годами его жизни, когда он был палачом. Он мне рассказывал и о дальнейшем, и я слушал, слушал внимательно, мне так хотелось узнать, удостовериться, что он не такой, как я, как все люди вокруг меня.

Но он был такой же, в общем такой же. Если не считать того, что он не уговаривал себя в существовании границы между дозволенным и недозволенным.

В конце 39-го «объект» стал работать в полсилы, а в 40-м году его закрыли. Закрыли, а Ниязова снова перевели в Омск на старое место – надзирателем.

– Ну, там, Лев Наумыч, мне служить надоело. Старых никого не было, надзиратели все молодые и на меня все шипят – невинных, мол, расстреливал, наживался… Ну, завидовали, конечно, в Бикине, конечно, зарплата другая. До того разозлился, что ушел с работы.

– Куда?

– А так, решил отдохнуть. Ну, не удалось – война.

***

Да, Ниязов воевал. И, очевидно, хорошо воевал. Солдатом на Ленинградском фронте. Был ранен, получил два ордена Красной звезды, много медалей. И выжил, потопал по побежденной Германии, вернулся назад здоровым и богатым.

– Я, Наумыч, знаешь, какой богатый был после войны? У!

– А богатство-то откуда?

– А ещё в начале войны, когда отступали, прошли мы через один наш городок. Идем втроем – старшина и нас двое солдат… Город пустой, все раскрыто, смотрим вывеска: «Банк». Заходим, а там лежат большие брезентовые мешки с деньгами. Ну, мы три мешка взяли и решили запрятать до конца войны. И так, понимаешь, запрятали, что война кончилась, я в этот город приехал и захоронка цела – лежат все три мешка. Я СБОЙ мешок взял и дальше.

– А почему только один?

– Ну, что я, дурной? Меня одного из первых демобилизовали. А вдруг старшина, да тот солдат живы остались? Они же мою фамилию знают, и откуда я. Нет, я на чужое не кидаюсь. А что мое, то мое. Я ведь умный, Наумыч. Другие из Германии волокут тряпки, тарелки – набьют сидора, не утащишь. А я с собой только мотоцикл да три литра камешков.

– Каких?

– А для зажигалок. В России у спекулянтов камешек – 25 рублей. А я их сразу же отдал по 10 рублей камешек. А знаешь, сколько их в трех литрах? Миллионы! Денег у меня было – закачаешься!

***

И дальше жизнь Ниязова шла хорошо. Хотели его запихать куда-то, но пошел к начальству, сказал, что вот чекиста хотят забрать хребет ломать, его сразу на охрану правительственной связи. А потом, когда вчистую демобилизовали – устроился на самую золотую работу – комендантом центральной промбазы Военторга войск ПВО. И работал там десятки лет.

Ниязов долго, захлебываясь словами, рассказывал мне, как интересно и выгодно было работать на этой базе. Конечно, самые сливки доставались не ему.

– Нам, знаешь, сколько золота давали! И серебра! Кольца там, браслетики, подстаканники и прочее такое. Но это к нам и не приходило на базу. Придет только накладная, да счет – уплачено уже начальниками и забрано ими.

А меха привозили – такие, знаешь, меха! Ну, тут наезжают большие начальники – сам Батицкий приезжал, отберут себе что получше – и отрезы импортные и другое, а потом мы уже пускаем в операцию.

– Какую?

– В каждом деле, Наумыч, своя хитрость есть. У нас уже уговор был с некоторыми точками. Вот отправляем контейнер с самыми дорогими вещами в какой-нибудь гарнизон ПВО черт-те где – у самой границы. Там этот контейнер полежит сколько нужно по закону и назад к нам– потому что не раскуплено. А мы – по закону – сразу же комиссию и переоценку, как не имеющие спроса и утратившие товарную ценность. И разбираем! Видишь, на мне, Наумыч, пальто. Драп-то пощупай! Вечный драп, самой чистой и дорогой шерсти – двадцать восемь рублей! Рубашки были по три рубля – самые лучшие. Шапка ондатровая или пыжик – восемь рублей… Конечно, сначала берут начальник базы, офицеры из управления. Но и я не жучка был – комендант, у меня в подчинении сорок семь человек было…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});