Наследство из Нового Орлеана - Александра Риплей

Шестнадцатого февраля Мэри встретилась с Луизой возле театра «Сен-Шарль», и они пошли на концерт. Мэри поняла, почему Дженни Линд прозвали Шведской Канарейкой. Эта невысокая, худенькая, довольно невзрачная молодая женщина стояла на огромной сцене, небрежно упершись руками в бока. Когда на рояле, стоящем позади нее, сыграли вступление, Дженни Линд подняла подбородок. Затем она раскрыла рот – и сияющий каскад чистейших звуков залил все колоссальное пространство зрительного зала. Зачарованная, застывшая публика моментально смолкла.

Когда занавес упал в шестнадцатый раз и больше не поднимался, несмотря на настойчивые овации, Луиза поцеловала Мэри в щеку.

– Не знаю, как и благодарить тебя. – Голос ее дрожал. Мэри тоже поцеловала подругу.

– Понимаю, – сказала она. – Я и сама не нахожу слов. Я уже забыла, что музыка способна сделать с человеком.

Луиза ответила душераздирающе печальной улыбкой:

– А я не знала, на что способен человеческий голос. И теперь, узнав, не собираюсь продолжать занятия. Не желаю больше слышать собственное пение.

Мэри взяла Луизу за руку:

– Луиза, не надо говорить глупости. На свете только одна Дженни Линд. Никто не способен петь так, как она. Это не мешает тебе стать оперной певицей.

– Не расстраивайся. Мне не следовало это говорить. Извини.

– Луиза!

– Все хорошо, Мэри. Просто я глупость сказала. Ничего такого у меня на уме нет.

Но Мэри опасалась, что Луиза просто утешает ее.

На следующий день она встала пораньше и отправилась в Кэрролтон, чтобы удостовериться, что Луиза не томится в печали и одиночестве.

Когда она постучала, дверь открыл мужчина.

– Чего вам надо? – буркнул он. – Еще темень на дворе.

– Извините, ошиблась домом, – пролепетала Мэри. Она побежала прочь, споткнулась, упала, торопливо поднялась и поспешила к остановке конки.

Крестики на календаре Мэри были аккуратно заштрихованы, так что оставшиеся непомеченные дни отчетливо выделялись. Когда она составляла этот календарь, незаштрихованное пространство было мучительно большим. И ей доставляло удовольствие каждый вечер аккуратно отсекать кусочек от этого пространства. Когда осталось всего четыре пустых дня, она забеспокоилась. Потом прошел последний день.

Мэри сидела в магазине одна, ее била дрожь. Следовало опасаться многого: судно могло попасть в шторм и затонуть или напороться на подводные рифы, мог взорваться котел…

Что же случилось с Вальмоном и его судном? Колокола собора начали бить. Обычно их звон радовал Мэри. Сейчас она слышала в нем лишь холодный металл.

Глава 45

Медные трубы оркестра сверкали в лучах солнца, словно золотые; в воздухе, наполненном ароматом цветущих деревьев, весело звучала мелодия марша «Мир перевернулся». Одна за другой бригады пожарных-добровольцев проходили строем по Шартр-стрит и сворачивали на площадь Джексона. Инструменты были начищены до блеска, тщательно убраны были и попоны, прикрывавшие лошадей, в хвосты и гривы которых были вплетены ленты с красными кисточками на концах.

У каждой бригады был собственный вымпел со знаками отличия. Вымпелы развевались на длинных шестах, которые крепились спереди к ослепительно белым шнурам, опоясывающим одетых в парадную форму юношей, несущих эти вымпелы. Проходя перед балконом Дженни Линд, каждый юноша поднимал шест с вымпелом в знак приветствия.

– Правда, чудесно, Мэри? – воскликнула Ханна Ринк. – Пожарные изменили свой маршрут из-за Дженни Линд, и мы можем полюбоваться парадом.

– Да, это замечательно, – сказала Мэри. Она изо всех сил старалась скрыть отчаянную тревогу за Вэла. Было уже четвертое марта. Она глядела на парад невидящими глазами, руки ее, сжимающие металлические перила террасы дома, где жили Ринки, побелели от напряжения.

– Черт возьми, очень мило с их стороны устроить такой прием в мою честь. – На какую-то секунду ей показалось, что у нее начались слуховые галлюцинации. Мэри медленно обернулась, боясь обнаружить перед собой пустоту. У открытого окна гостиной Микаэлы стоял Вэл. Держа в руках тонкую сигару, он смеялся и говорил что-то Альфреду де Понтальба. Закрыв глаза, Мэри прислонилась головой к прохладной поверхности железной колонны слева от нее.

Все в порядке. Он в безопасности. Он вернулся.

И тотчас музыка, словно искристое вино, наполнила весельем ее кровь. Мэри открыла глаза – пестрое праздничное шествие внизу казалось ей самым замечательным зрелищем, которое ей когда-либо доводилось видеть.

– Чудесно, – прошептала Мэри. – Это просто чудесно! – воскликнула она вслух.

Последующие дни показались ей волшебными. Каждое утро Вэл позировал для портрета, а после сеанса обычно заходил в магазин, и они с Мэри отправлялись на рынок попить кофе. В первый день после кофе они решили немного прогуляться. По словам Вэла, от долгого стояния в одной и той же позе у него совершенно затекли ноги. Он недоумевал, почему позирование художнику по-английски называется «ситинг», то бишь «сидение».

Мэри высказала предположение, что, вероятно, потому, что сидеть приходится самому художнику. И потом, так уж повелось это называть. Если сегодняшний сеанс Вэла следует назвать «стоянием», то как же быть, когда художник пишет портрет двух людей, один из которых сидит, а другой стоит за его спиной? Может быть, «стодением»?

– «Ситоянием», – поправил ее Вэл.

– Это звучит чересчур по-восточному, – усомнилась Мэри.

На это Вэл возразил, что Мэри перескочила на другую тему, между тем как тема позирования еще не исчерпана. Так, сеанс с ребенком можно было бы назвать «ерзированием», а со стариком – «дремлированием».

– А с грудным младенцем – «мокрированием», – добавила Мэри и покраснела.

Она спросила его, как прошли скачки в Чарлстоне и как бежал Снежное Облако.

Вэл ответил, что его огромный белый жеребец занял почетное второе место, отстав совсем ненамного. Однако его хозяин не слишком расстроился. Он купил лошадь, которая пришла первой.

Мэри затаила дыхание – ей казалось, что сейчас Вэл пригласит ее в Бенисон посмотреть на покупку, но он переменил тему. Он намеревался послушать, как поет Дженни Линд, и хотел узнать, что о ней думает Мэри.

Мэри сказала лишь, что для него это будет большим сюрпризом.

Она не стала делиться с ним своими впечатлениями, поскольку хотела, чтобы он пережил тот же восторг, что и она. Она была уверена, что удовольствие будет не столь острым, если он будет готов к нему заранее.

Мало-помалу они разговорились, и чем дольше гуляли, тем раскованнее и непринужденнее становилась беседа. Вэл был рад хотя бы на время выйти из своей роли светского повесы, а в обществе Мэри он не чувствовал себя связанным условностями. Мэри не принадлежала к тому кругу, в котором вращался он, и следовательно, не могла поделиться своими впечатлениями о нем с кем-либо из его знакомых. То есть это он так думал. Мэри не сказала ему о своей дружбе с баронессой.