Красные цепи - Константин Образцов

Часы на книжной полке показывают начало третьего часа ночи. Я делаю большой глоток виски и закуриваю очередную сигарету. Отпущенные с привязи мысли бродят сами по себе, то удаляясь, то снова возвращаясь ко мне, и отстраненное сознание лишь фиксирует их вольное перемещение в туманной серой пустоте. Я жду.

Иногда, чтобы решить сложную задачу, нужно перестать о ней думать. Достаточно только правильно ее сформулировать, верно задать вопросы, на которые хочешь получить ответ, и дать подсознанию время поработать без вмешательства докучливого рассудка. Мой опыт показывает, что решение обязательно придет: сном, случайно сказанным кем-то словом, внезапной вспышкой озарения, когда все вдруг окажется ясным и таким очевидным, что останется только удивляться, как же ты не видел этого раньше.

Просто для этого нужно время.

Сейчас у меня нет сомнений в том, кто именно делал ассиратум для Абдуллы и клиентов «Данко». Где-то в сумрачных, обветшалых лабиринтах города угнездился Некромант, подобно большому пауку, невесть как пробравшемуся в дом и притаившемуся в темной сырой щели под ванной: опасный, зловещий, налитый черной злобой и ядом. Цепь, идя вдоль которой я надеялся найти его логово, была оборвана, и ее ключевые звенья распались покрытым плесенью человеческим трупом и обезглавленным телом черного волка. Внешняя сторона событий была для меня ясна и выстраивалась ровно и четко: болезнь Маши Галачьянц, Абдулла, ассиратум, Кобот, «Данко», продажа эликсира и связанные с этим убийства, но внутренние их причины и личность самого Некроманта по-прежнему были тайной. Оставалось только гадать, каким образом бывший охранник Галачьянца сумел не только найти старого упыря, но еще и заставить его работать на себя до тех пор, пока тот не почувствовал угрозу для своей безопасности. Для поисков у меня осталось только то, что было и с самого начала: «Красные цепи» и текст «Хроник Брана». Где-то здесь, между слов, сплетенных в книжные и машинописные строки, должен был быть нужный мне след.

Я смотрю на оборотную сторону последней страницы «Хроник». Там мелким быстрым почерком Мейлаха выведено и несколько раз подчеркнуто слово «Вопросы» над несколькими пронумерованными строками. За минувшие дни я выучил их наизусть.

1. История. Семь книг «венецианского списка». Места хранения: специальный фонд Национальной Российской Библиотеки, Москва (читал лично). Лондонская Библиотека Соединенного Королевства (сильно поврежденный экземпляр). Библиотека Медичи Лауренциана, Флоренция. Еще один экземпляр конфискован во время следствия по делу маршала Жиля де Ре в 1440 году (см. протоколы прокурора Бретани Гийома Копельона). Вероятно, уничтожен. Судьба еще трех книг? Проверить, может быть интересно для дальнейших исследований.

2. «Rubeus vinculum» «венецианского списка». Скверная школьная латынь. Очевидно, что автор книги был сведущ в герметизме, каббале, алхимии и других эзотерических науках, однако уровень владения латынью оставляет желать лучшего. Странно: латынь — основной язык ученых того времени. Глубина мыслей в тексте не соответствует более чем скромному мастерству построения фразы. Подумать.

3. «Хроники Брана». Сэр Вильям дописывал сам? Возможно ли при тех ранениях, которые он получил? Мистификация? Провести сравнительный анализ текста.

4. Первое датированное издание «Хроник» в 1515 году, Лион, Франция. Повторное издание только в 1891 году, Лондон, Англия, сборник «Старые английские легенды и повести» (мой исходный текст). Кто инициировал первое издание? Противоречит желанию леди Вивиен сохранить тайну происхождения и создания «Rubeus vinculum». Имело ли место хождение «Хроник» в виде более ранних манускриптов? Выяснить.

Неделю назад я, после некоторого колебания, дописал карандашом несколько слов и от себя. Я не знаю, имеет ли мой вопрос какой-либо смысл, так ли важно получить на него ответ, но он появился в моем сознании и периодически напоминал о себе с упрямой навязчивостью, так что я решил добавить его к списку тех, которыми задавался Мейлах.

5. Леди Вивиен переписывала «Красные цепи» и потом отдала писцу копию, а не оригинал. Зачем? Скрыть последнюю главу можно было, просто удалив листы. Не хотела рисковать единственным экземпляром? Чтобы не портить книгу? Она могла бы не отдавать вовсе, а переписывать дальше самостоятельно. Фактор времени? Подумать.

Вот и все. Заметки Мейлаха прочитаны полностью, страница за страницей, включая почти совершенно неразборчивые каракули на салфетках, сигаретных пачках и небогатых кассовых чеках из супермаркета. Машинописные страницы с «Хрониками» аккуратно лежат рядом с невзрачной сизой обложкой «Красных цепей». Я смотрю на нее и думаю, что эта книга похожа на очередное земное воплощение древнего мага, некогда облаченного в приличествующие ему тяжелые кожаные ризы с золотым тиснением, а ныне скрывающего под дешевой бумажной оболочкой грозную силу темной души. И хотя мне уже известны почти все его тайны, пронесенные сквозь столетия, ответом на главные и самые важные вопросы остается немое молчание. Впрочем, я знаю, что все равно получу их, рано или поздно, нужно только набраться терпения, ждать и не думать.

Первые пару дней это было трудно. Мысли упорно возвращались к неоконченному делу, как стрелка компаса по направлению к магнитному полюсу. Но последнее время мне становится все легче и легче не думать о тайне ассиратума, древних манускриптах, о том, что где-то в темных городских катакомбах притаился древний паук, по-прежнему готовый забирать кровь и жизни людей. Потому что теперь в основном я думаю о Кристине.

Первый раз мы встретились почти неделю назад. Я решал, куда ее пригласить: в «Винчестер» после моего последнего визита мне приходить не стоило, во всяком случае, еще некоторое время. Я выбрал «Касабланку», заведение на одной из пешеходных улиц недалеко от Невского проспекта, настоящее городское кафе, из тех близких к абсолютному идеалу уютных заведений, которые можно увидеть в старых черно-белых европейских фильмах. Был уже вечер, помещение наполняли шорох голосов, негромкая музыка 50-х, благородный табачный дым и аромат свежего кофе. Я сел за столик у окна и смотрел, как моросящий дождь и сумерки опускаются на город, который делал вид, что ничего не произошло, словно бы за один день его не покинули опасный головорез и волк-оборотень, потрошивший в ночных дворах запоздалых путниц; а может быть, это безразличие было искренним, потому что за время своего существования этот город повидал и не такое.

Кристина вошла, и все разговоры стихли; даже музыка, кажется, на мгновение смолкла. Она пошла ко мне между маленьких круглых столиков и венских стульев, каблуки легко постукивали по шахматным плиткам пола, и вслед ее движению поворачивались головы, и десятки мужских и женских взглядов провожали ее, словно немой эскорт. Я снова испытал то чувство мгновенного потрясения, как тогда, в доме Галачьянца, когда впервые увидел ее, и как потом, в «Винчестере»: сияющая улыбка, волна черных волос, тепло оливковой кожи, как будто холодный черно-белый мир за окном отдал ей все свои самые яркие и живые, как кровь, краски.

Мы долго сидели, пили кофе, разговаривали и смотрели на капли дождя на оконном стекле, в которых расплывались золотистые огни фонарей. Сумрачный ноябрь вдруг принарядился в хорошее настроение, так что и дождь, и низкое небо, и бесцветные фасады домов внезапно приобрели стиль и шарм, как к месту надетая винтажная вещь из наполненного дохлой молью и нафталином бабушкиного сундука. Я почти не помню, о чем мы разговаривали тогда: кино, музыка, литература, — но это и неважно. Я запомнил другое: дурманящий древесный аромат духов, улыбку, которая расцветала так ярко, что я тоже улыбался в ответ подобно тому, как луна светит отраженными лучами солнца. Запомнил то чувство, когда холодные пальцы нежно прикасались к моей руке: волнующее, счастливое и почти забытое, как первый поцелуй. Я берег память об этом чувстве все шесть дней, что прошли до нашей следующей встречи, и каждый раз, закрывая глаза и вспоминая ее, улыбался — ночью, в своем кабинете, среди вороха бумаг, сигаретных пачек, пустых бутылок и разбитых пластинок, откинувшись на спинку стула, — улыбался и забывал обо всем, как курильщик опиума в трущобах викторианской эпохи.

Мир иногда возвращает долги. Я вспоминал Кристину и думал, что судьба решила вернуть мне то, чего так жестоко лишила со смертью Марины: согревающее тепло разговоров, прикосновение рук и ожидание встречи. Старик в доме престарелых получил обратно свой вырванный с корнем цветок. Несколько раз я ловил себя на мысли о том, что, может быть, моя миссия действительно завершена и больше не надо пытаться преследовать ускользающую от меня зловещую тень древнего вампира. Кем бы ни был тот, кто лишил Марину жизни — оборотнем, вурдалаком, вервольфом, — я убил его, и ее смерть не осталась не отмщенной. Но вот что странно: теперь, когда мысли упрямо возвращались к неоконченному расследованию, я все чаще видел перед собой не образ растерзанной девушки, лежащей на грязном асфальте двора, а израненного рыцаря на смертном одре и юную девушку в платье цвета запекшейся крови.