Укридж. Любовь на фоне кур - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

и, насколько он понял, его противником является теперь мистер Гарнет. Если мистеру Гарнету удобно встретиться в финале сегодня днем, профессор Деррик будет весьма обязан ему и просит явиться в клуб к половине третьего. Если же час и день ему не подходят, не будет ли он так любезен предложить другие? Податель сего подождет ответа.

И податель подождал. Ждал он добрые полчаса, так как я не сумел сдвинуть его с места (не желая употребить насилия против человека в годах), не утолив прежде его жажды. Он поглотил заметно больше пива из нашей уже в значительной степени осушенной бочки, чем мы могли себе позволить, а затем затрусил прочь с запиской, изысканно написанной в третьем лице, в которой мистер Гарнет после многочисленных поздравлений и благодарностей испрашивал разрешения осведомить профессора Деррика, что он явится в клуб к назначенному часу.

«И, – добавил я (про себя, а не в записке), – я так его разделаю, что он лоб себе разобьет своей любимой клюшкой».

Ибо я не испытывал к профессору ни малейшего расположения. И ощущал злокозненную радость при мысли, что отберу у него приз. Я знал, что он всем сердцем надеялся стать в этом году победителем турнира. Два года быть претендентом на первое место – это так разжигает желание занять его. И горечь поражения увеличится вдвое, когда он проиграет случайному участнику, после того как отсутствие его постоянного соперника, полковника, пробудило в нем надежду. И я знал, что это вполне в моих силах. Даже при невезении – а мне в гольфе не везет редко – я мог быть уверен, что сокрушу его.

– И я это сделаю, – сообщил я Бобу, который как раз подбежал ко мне.

Боб давно уже стал моим наперсником. Он слушает сочувственно и никогда не перебивает. И никогда не изливает собственных обид. Если я кого терпеть не могу, так это тех, кто пытается изливать свои обиды, когда я намерен излить свои.

– Боб, – сказал я, пропуская его хвост между пальцами, – выслушай меня, старый друг моих университетских лет, ибо я вынашиваю черный замысел. И не убегай. Ты ведь знаешь, что вовсе не хочешь сбегать поглазеть на эту курицу. Слушай меня. Если я буду днем в форме, а я всеми костьми чувствую, что буду, я понянчу профессора, я поиграю с ним. Ты знаешь особенности турнирных партий в гольф, Роберт? Очки начисляются по лункам, а не по ударам. Лунок восемнадцать. Ладно-ладно, откуда мне было знать, что ты и без меня это знал? Ну, если ты так хорошо разбираешься в гольфе, то сполна оценишь мой черный замысел. Я буду вываживать профессора, Боб. Я позволю ему вести в счете, а затем догоню его. И обгоню, и позволю ему догнать меня. Буду идти с ним ноздря в ноздрю до самого конца. А когда его волосы побелеют от напряжения, и он сильно поубавит в весе, и глаза у него выпучатся, и он вознесет молитву – если он возносит молитвы – богам Гольфа, чтобы они ниспослали ему победу, я побью его на одну лунку. Я проучу его, Роберт. Он вкусит моего отчаяния и узнает на опыте, как дерзают удрученные. И когда все будет кончено, когда он вырвет свои волосы до последнего волоска и переломает все свои клюшки, я пойду на волнолом и утоплюсь. Потому что, видишь ли, если я не смогу жениться на Филлис, мне незачем жить.

Боб завилял хвостом.

– Нет, я серьезно, – сказал я, переворачивая его на спину и трепля по груди, пока он не запыхтел. – Ты не улавливаешь смысла, я знаю. Но ведь ты обделен возвышенными чувствами. Ты преотличный пес, Боб, но и отъявленный материалист. Кости, и сырные корочки, и картошка, пропитанная мясным соусом, составляют твое счастье. Ты не знаешь, что значит быть влюбленным. Ну-ка, перевернись на другой бок, не то тебя кондрашка хватит.

На протяжении этого повествования я ставил своей целью ничего не смягчать и не излагать что-либо превратно. Я строго держусь фактов. Поэтому я не затушевываю черноты моего замысла лишить профессора душевного покоя. Я не всегда чист духом и благороден. Да, я герой этой истории, но и у меня случаются срывы.

Никакого милосердия профессору! В оправдание моей черной интриги я не могу сослаться на неосведомленность о переживаниях истинного игрока в гольф. Нет, я знал, что для того, кто, подобно профессору, вкладывает в игру всю душу, нет муки горшей, чем оказаться побежденным в важном турнире на последней лунке. Я знал, что, выиграв с наименьшим разрывом, надолго лишу его аппетита и освежающего ночного сна. Он будет лихорадочно приподнимать голову с горячей подушки и испускать стоны: если бы у десятой лунки он взял железную клюшку вместо деревянной, все прошло бы отлично; если бы он внимательнее прицелился у седьмой, жизнь не превратилась бы в унылую пустыню; если бы он с начала и до конца аккуратнее действовал тяжелой клюшкой, ему было бы ради чего жить. Все это я знал.

Но ничто меня не трогало. Я был непоколебим. Профессор ждал меня в клубе и приветствовал холодным и величественным наклонением головы.

– Прекрасный день для гольфа, – заметил я моим самым непринужденным веселым тоном.

Он безмолвно наклонил голову.

«Превосходно, – подумал я. – Подожди немножечко».

– Надеюсь, мисс Деррик в добром здравии, – добавил я вслух.

Это его задело. Он вздрогнул. Вид у него стал вдвое неприступнее прежнего.

– Мисс Деррик совершенно здорова, благодарю вас, сэр.

– А вы? Надеюсь, никаких дурных последствий после вчерашнего купания?

– Мистер Гарнет, я здесь, чтобы играть в гольф, а не разговаривать, – сказал он.

И мы начали. Я сделал удар от первой лунки. Великолепный удар. Я бы не сказал так, если бы там присутствовал кто-то другой, чтобы сказать это за меня. Скромность не позволила бы. Но поскольку никого другого там не было, мне остается только повторить свое утверждение. Это был один из самых блистательных моих ударов за всю мою жизнь. Мяч пронесся по воздуху, с запасом перелетел яму с песком и выкатился на позицию. Я с самого начала предчувствовал, что буду в форме. Мой противник уже проиграл, разве что и он превзошел бы самого себя. Я буду забавляться с ним, как кошка с мышью. Великолепие моего удара не могло не подействовать на профессора. Я заметил в нем некоторую неуверенность. Он прицеливался к мячу слишком своеобразно и слишком долго – ни за кем я прежде такого не наблюдал. Он водил клюшкой над мячиком, словно фокусник.