Долго и счастливо - Ежи Брошкевич

группу направляют ремонтировать дороги и мосты, за что мы будем получать дополнительное питание и даже вознаграждение. Я побывал в Испании и уже кое-что знал о черных мундирах. Но все же вызвался добровольно в эту рабочую команду. Я был в гражданской одежде. Таким проще бежать, скрыться среди обыкновенных людей, обмануть погоню.

Нас пригнали в какой-то сосновый лес, к обычному проселку, развороченному гусеницами танков. На дороге нас поджидал грузовик с шанцевым инструментом. Мы полагали, что нам прикажут заравнивать рытвины. Ждали команды. Некоторые начали оглядываться по сторонам. Мы получили лопаты и заступы — это могло заменить оружие. Но охрана была многочисленной, и расставили ее толково. Была она вооружена автоматами, и еще я приметил станковый пулемет в надлежащем месте.

Потом подъехали на автомобиле три развеселых офицерика. Двое были в черном, третий, тоже молоденький, — в мундире вермахта, но скроенном с особым шиком. У него явно заплетались ноги, тем не менее он держал в левом глазу монокль с такой прусской надменностью, словно был по крайней мере полковником, а не заурядным обер-лейтенантом.

Послышались первые приказы. Привезенный офицерами переводчик лающим голосом объявил, что, прежде чем приступать к ремонту дороги, надлежит вырыть вдоль нее яму глубиной два метра, такой же ширины, а длиной шестьдесят метров.

— Для кого эта могила? — громко спросил молодой парень и тут же свалился от удара прикладом. Охрана завопила: los, los, schnell, schnell, los! Я помог подняться полуоглушенному парню с разбитым лбом. Был уверен, что теперь мне достанется, но ударивший его охранник уже только посмеивался над нами, словно над пьяной парочкой, ибо поволоклись мы с грехом пополам, зигзагами.

— Вот увидите, — сказал парень, — они нас перебьют. Сами себе могилу роем.

— Позвольте! — возмутился высокий и тучный господин, уже воткнувший лопату в землю. — Мы пленные. А пленных не убивают.

— Nicht sprechen![48] — крикнул стоявший поблизости охранник, молоденький парнишка с веселым лицом. Я ждал его удара. Дал бы сдачи лопатой. Наверняка поднялась бы стрельба и все бы погибли — раньше, но хоть в бою. Однако немец, словно разгадав мои мысли, отступил на несколько шагов, и его веселое лицо еще пуще засияло.

Мы взялись за свою работу. Она не спорилась. Вдоль рядов понесся шепот: для кого эта могила? Однако кое-кто отвечал:

— Мы пленные, пленных не убивают.

Возле офицерской машины разгорелась какая-то веселая и дружеская перепалка. Сверкнула на солнце пузатая бутылка. Солнце поднималось все выше над тяжелой хвоей и золотыми стволами сосен. Переводчик объявил, что чем раньше мы завершим работу, тем быстрее получим горячий и обильный завтрак. Один из офицеров весело нам улыбнулся, закивал головой.

— Alles Gutes! — крикнул он. — Все в наилучшем виде!

Солнце все тяжелее давило на наши затылки. Но мы работали все быстрей и старательней. Я уже кое-что слыхал в тридцать седьмом и тридцать восьмом о черных мундирах. Но эта война только начиналась. С противником мы сталкивались лишь в бою. Никто еще не знал, как поведет себя немецкий солдат на оккупированной земле.

Когда подвезли кухню, я сам поверил, что пленных не убивают. Офицерики, совсем развеселившиеся от коньяка, проверили нашу работу и, хотя яма была готова только наполовину, разрешили повару раздавать пищу.

— Ordnung ist Ordnung[49], — засмеялся толстяк, утверждавший, что пленных не убивают.

— Ja, ja! — ответил весело один из офицеров. — Ordnung ist Ordnung und Ordnung muß sein[50].

Пища была вкусная. Просто великолепная. К тому же кормили до отвала. Офицеры, устроившись в тени, выпивали, закусывали аккуратно и элегантно. Мы же расселись на краю рва, свесив в него ноги. Охрана тоже присела. Наступила минута разрядки, разговаривать не запрещали. Над ямой послышались даже веселые голоса, смех. Розданные поваром котелки мы надраили до блеска песочком, белым прибалтийским песком. Он принимал их с добродушной улыбкой. К полевой кухне были припряжены две рослые, выхоленные лошади с лоснящимися боками. Повар снял с их морд торбы с овсом, ласково похлопал, пояснил, что он из баварских крестьян, которые умеют ухаживать за лошадьми гораздо лучше, чем тупые пруссаки или легкомысленные пьяницы с берегов Рейна. Он уехал, весело покрикивая: «Bis zum Abendessen!»[51], попыхивая трубкой с длинным чубуком, и еще помахал нам издали рукой.

И тут кончилась идиллия. Офицер в черном принялся кричать на охрану. Натравил ее на нас, точно свору, спущенную с поводков. Я передал по цепочке команду: не торопиться, изображать спешку, но не спешить, тянуть до вечера или до ночи. Я помышлял о побеге. Однако не многие поняли мой замысел, и наверняка подавляющее большинство и мысли не допускало о бегстве под огнем автоматов. Повар, уезжая, крикнул: «Bis zum Abendessen!» Многие были заинтересованы в ужине, сытном, как и обед, и поэтому торопились закончить работу еще до наступления темноты. Тут нечему удивляться, и я не вправе обвинять их в нелепой наивности или дурацкой слепоте. Я сам не понимал, к чему клонится дело и какова цель нашей работы. Все это невозможно было предусмотреть.

Мы закончили свою работу около шести, когда с моря потянуло предвечерней свежестью. Ров был чисто вылизан и словно отутюжен. Офицеры, шагая на негнущихся ногах, проследовали вдоль канавы. Им нравилось, они качали головами, один даже похлопал нескольких пленных по плечу. Обер-лейтенант с моноклем объявил зычным голосом: «Ganz gut gemacht!» Остальные повторяли эти слова как заведенные: «Ganz gut gemacht, sehr gut gemacht!»[52] Затем приказали сложить в кузов грузовика лопаты и заступы. Все это было выполнено четко. Мы начали поглядывать в ту сторону, откуда должна была подъехать кухня. Высокий толстяк смеялся во весь голос: «Что я говорил? Народ цивилизованный, пленные — это пленные, я знаю закон, господа».

Раненый парень почувствовал себя плохо. Я подошел к солдату, спросил, можно ли больному прилечь на минуту. Тот улыбнулся вполне любезно и ответил, что только после поверки, и тут же по приказу одного из офицеров охрана принялась выстраивать нас на поверку — по росту, спиной к сосновому бору, лицом к заходящему солнцу.

Мы выстроились довольно быстро и слаженно. По команде рассчитались, как на самой обычной поверке. Позади нас был ров, выкопанный в сыпучей песчаной почве, но, несмотря на это, аккуратно подчищенный, с ровным дном и отглаженными стенками; охрана выстроилась против нас. Из леса доносился предвечерний гомон птиц. Один из офицеров, пожалуй самый молодой, проверил через переводчика, совпадают ли данные вечерней поверки с данными утренней. Совпадали: никто не умер, не заболел и не сбежал. Офицер объявил нам через переводчика благодарность за добросовестное выполнение приказа. При