Первобытный менталитет - Люсьен Леви-Брюль

Аналогичная критическая работа могла бы быть проведена и в отношении других абстрактных понятий, которыми для выражения коллективных представлений первобытных людей и описания их институтов пользовались те, кто наблюдал первобытные общества.

Таким образом, вследствие присущей данному состоянию вещей необходимости, то есть вследствие глубокого различия в менталитете и в языке, подавляющая часть документов, которыми располагает наука для изучения первобытного менталитета, может быть использована лишь с большой осторожностью и после того, как будет подвергнута углубленной критике. Совершенно чистосердечно первые наблюдатели, как церковники, так и гражданские лица, почти всегда искажают и ложно истолковывают институты и верования, о которых сообщают, вследствие одного только обстоятельства: они составляют свои описания, доверчиво пользуясь привычными им понятиями. Те, кто приходят после них, поступают точно так же. Но теперь появляется одно усложняющее обстоятельство: институты и верования первобытных людей уже оказались затронутыми контактами с белыми людьми, а их ментальность, как и язык, находятся под угрозой более или менее быстрого распада. С другой стороны, где же и искать необходимые сведения об этой ментальности, как не в описаниях тех, кто близко видел первобытные народы, жил рядом с ними и вместе с ними, кто жил их обычной жизнью и участвовал в церемониях их культа, если он существует у них в организованной форме? В распоряжении науки других документов нет, а их неизбежное несовершенство, слишком немногое, что они сообщают — вот, видимо, основные причины, объясняющие медленный прогресс науки и зачастую скромный характер достигнутых до сих пор результатов.

И все-таки эта трудность отнюдь не непреодолима. В той или иной степени она присутствует во всех науках, чьи материалы заключаются в свидетельствах, а хорошо установленные на сегодняшний день правила внешней и внутренней критики применимы к этнографическим документам так же эффективно, как и к другим. Далее: по мере того как исследование первобытного менталитета продвигается вперед и дает такие результаты, которые можно считать установленными, у исследователя появляются более многочисленные и надежные критерии, чтобы проверить ценность давних или недавних свидетельств: он может вернее определить то, что следует отбросить и что можно сохранить от каждого из них. Наконец, удовлетворительное знание основных особенностей менталитета первобытных людей открывает доступ к более глубокому и точному исследованию их институтов. Этот первый этап, будучи пройденным, делает следующие этапы если и не более простыми, то, по крайней мере, создает благоприятные условия для их изучения.

II

Первобытный менталитет, подобно нашему, стремится узнать причины происходящего. Однако эти причины он ищет не в том же направлении, что наш. Он обитает в таком мире, где присутствующие повсюду бесчисленные оккультные силы постоянно либо действуют, либо готовы действовать. Как было видно в первой части этой работы, любой мало-мальски необычный факт немедленно воспринимается как проявление одной или нескольких из них. Дождь полил в тот самый момент, когда он более всего нужен полям? Это потому, что предки и местные духи удовлетворены и таким способом выказывают свое расположение. Если продолжительная засуха сжигает посевы и губит скот, значит, вероятно, было нарушено какое-нибудь табу или же какой-то предок счел себя обиженным и его необходимо успокоить. Точно так же никогда ни одно предприятие не окажется успешным, если не будет содействия невидимых сил. Люди не пойдут на охоту, на рыбную ловлю, не отправятся воевать, не начнут обрабатывать поле, строить дом, если не появились благоприятные предзнаменования, если мистические покровители социальной группы не пообещали совершенно определенно своей помощи, если сами животные, которых хотят добыть, не согласятся на это, если приспособления не были освящены и облечены магическими свойствами и т. п.

Одним словом, мир видимый и мир невидимый вместе составляют одно целое, и события мира видимого в каждое мгновение зависят от сил иного мира. Отсюда и то большое место, которое занимают в жизни первобытных людей сновидения, предзнаменования, тысячи различных форм гадания, жертвоприношения, колдовские действия, ритуальные церемонии, магия. Отсюда и привычка пренебрегать тем, что мы называем естественными причинами, и переносить все внимание на причину мистическую, которая одна только и является действенной. Когда от заболевания какого-нибудь органа умирает человек, когда его смертельно укусила змея, раздавило упавшее дерево, разорвал тигр или крокодил, первобытный менталитет полагает, что его убили не болезнь, не змея, не дерево, не тигр или крокодил. Если человек погиб, то, без сомнения, потому что его «приговорил» (doomed) или «отдал» какой-нибудь колдун. Человекоубийцы — будь то дерево или животное — оказались лишь орудием. Не будь одного — эту обязанность выполнило бы другое орудие. Эти орудия, как говорится, взаимозаменяемы по воле той невидимой силы, которая их использовала.

Для направленного таким образом ума не существует чисто физического факта. Следовательно, ни один вопрос, относящийся к природным явлениям, не предстает перед ним в том виде, в каком он предстает перед нами. Когда мы желаем объяснить одно из явлений, то мы ищем в самой последовательности явлений их необходимые и достаточные условия. Если нам удается определить эти условия, других условий нам не требуется, знание закона нас удовлетворяет. Отношение же первобытного человека совершенно иное. Возможно, что он обнаружил постоянные антецеденты интересующего его факта и в своих действиях он в самой полной мере учитывает свои наблюдения. Однако реальную причину он всегда станет искать в мире невидимых сил, за пределами того, что мы называем природой, в «метафизике» в буквальном смысле слова. Короче говоря, наши проблемы — это не его проблемы, а проблемы, стоящие перед ним, чужды нам. Поэтому задаваться вопросом о том, как он решает одну из наших проблем, придумывать это решение и стараться вывести из него такие следствия, которые объяснили бы тот или иной первобытный институт — значит загонять себя в тупик.

Так, сэр Джеймс Фрэзер полагал, что он может выстроить теорию тотемизма на основе того, что первобытные люди якобы находятся в неведении относительно физиологического процесса зачатия. Сразу же начались длительные дискуссии о том, как они представляют себе функцию воспроизводства у человека и какое представление о беременности существует в наиболее низко стоящих обществах. Но, может быть, было бы небесполезно рассмотреть прежде такой вопрос: а дают ли уже сами по себе выражения, в которых проблема зачатия предстает перед первобытным менталитетом, возможность того, чтобы эти дискуссии привели к какому-либо результату?

Учитывая направленность первобытного менталитета, можно без боязни ошибиться утверждать, что если он и обращает внимание на факт зачатия, то останавливается он не на его физиологических условиях. Известно ли ему о них или же он в большей или меньшей степени о них не знает — это обстоятельство не очень важно, поскольку этот менталитет во всех случаях пренебрегает ими и ищет причину в другой области, то есть в мире мистических сил. Для того, чтобы это было иначе, нужно было бы, чтобы именно этот факт, единственный из всех, которые выдвигает перед ним природа, был рассмотрен им с точки зрения, отличной от других. Нужно было бы, чтобы в этом случае, который оказался бы единственным исключением, первобытный менталитет принял непривычную для себя позицию и внезапно занялся поиском естественных причин. Ничто не дает нам основания так думать. Если в глазах первобытных людей смерть никогда не бывает «естественной», то само собой разумеется, что и рождение, по тем же причинам, никогда не является таковым.

Действительно, даже еще до всяких сношений с белыми первобытные люди — например, в Австралии — вполне определенно замечали какие-то физиологические условия зачатия и, в частности, роль полового акта. Однако в этом случае, как и в других, то, что мы называем естественной причиной, необходимые и достаточные, по нашему представлению, антецеденты остаются совершенно второстепенными в их представлении, потому что настоящая причина имеет мистическую сущность. Даже если бы они и подметили, что ребенок появляется на свет лишь тогда, когда имело место оплодотворение, они не сделали бы из этого кажущегося нам естественным вывода и продолжали бы считать, что если женщина беременна, то потому, что какой-то «дух»— обычно дух предка, ожидающего реинкарнации и в данное время находящегося в резерве, чтобы родиться — вошел в нее, а это, конечно же, предполагает, что она принадлежит клану, субклану и тотему, соответствующему этому духу. У арунта женщины, испытывающие страх перед беременностью, если они должны пройти через то место, где находятся духи-кандидаты на земную жизнь, делают это с большой поспешностью и со всеми возможными предосторожностями в целях помешать тому, чтобы какой-нибудь вошел в них[4]. Спенсер и Гиллен, однако, не сообщают о том, что они воздерживаются от всех половых контактов. Эти контакты приведут к зачатию лишь в том якобы случае, если в женщину войдет «дух».