Гайдзин. Том 1 - Джеймс Клавелл

– А что подумают они?

– Все, кроме самых проницательных, сочтут, что ваша решимость слабеет, ваши страхи начинают одолевать вас.

– А остальные?

Глаза Койко продолжали смотреть на него с тем же веселым озорством, но он заметил, что в них появился новый блеск.

– Из ваших главных противников, – осторожно заговорила она, – сёгун Нобусада поймет его так, что в глубине своей души вы согласны с ним в том, что недостаточно сильны, чтобы представлять для него настоящую угрозу, и он с радостью заключит, что чем дольше он ждет, тем с каждым днем легче и легче ему будет вас устранить. Андзё станет глодать зависть к вашему таланту поэта и каллиграфа, и он станет издеваться над словом «беспокойно», почитая его недостойным и выбранным неудачно, но стихотворение войдет глубоко в его душу, будет тревожить его, особенно если ему донесут, что вы держите его в секрете ото всех, пока он не отыщет в нем восемьдесят восемь скрытых значений, каждое из которых усилит его непримиримую враждебность к вам.

Ее откровенность поразила его.

– А если бы я сохранил его по-настоящему тайно?

Она рассмеялась.

– Если бы вы хотели сохранить его в секрете, тогда вы тотчас же сожгли бы его и ни за что не стали бы показывать мне. Жалко уничтожать такое совершенство, так грустно и печально, Ёси-тян, но необходимо для человека в вашем положении.

– Почему? Это всего лишь стихотворение.

– Я считаю, что это стихотворение особенное. Оно слишком совершенно. Такое искусство поднимается из глубоких колодцев внутри. Оно являет нам тайное. Обнажение сути – в этом и заключается цель и смысл поэзии.

– Продолжай.

Ее глаза словно поменяли цвет, когда она задумалась, как далеко она решится зайти, постоянно испытывая пределы своего разума, чтобы развлекать и возбуждать своего клиента, если именно это было ему интересно. Он заметил эту перемену, но причину ее не разгадал.

– Например, – безмятежно защебетала она, – неверные глаза могли бы заключить, что ваша самая потаенная мысль на самом деле подсказывала вам: «Власть моего предка-тезки, сёгуна Торанаги Ёси, вот-вот окажется в моих руках, и молит, чтобы я воспользовался ею».

Он смотрел на нее, а она ничего не могла прочесть в его глазах. Ииии, подумал он, потрясенный, пока все его чувства кричали ему об опасности. Неужели это так заметно? Может быть, эта юная барышня слишком проницательна, чтобы оставлять ее в живых.

– А принцесса Иядзу? Что она подумает?

– Она самая умная из всех, Ёси-тян. Но вы это и так знаете. Она сразу поймет смысл стихотворения, – если вы вообще вложили в него какой-то особый смысл. – Опять он ничего не увидел в ее глазах.

– А если это будет подарок тебе?

– Тогда эта недостойная женщина преисполнится радости, получив столь драгоценный дар, но окажется в затруднительном положении, Ёси-тян.

– В затруднительном положении?

– Оно слишком особенное, чтобы его дарить или в дар принимать.

Ёси оторвал взгляд от нее и посмотрел на свой труд очень внимательно. Это было все, чего он мог желать, ему никогда не удастся повторить такое совершенство. Потом он подумал о ней, с той же непреложностью. Он увидел, как его пальцы подняли бумагу со стихотворением и протянули ей, захлопывая ловушку.

Почтительно Койко приняла лист обеими рукми и низко поклонилась. С напряженным вниманием посмотрела на написанное, желая, чтобы начертанный образ целиком отпечатался в ее памяти, проник в нее, как тушь в бумагу, и остался там навеки. Глубокий вздох. Осторожно она поднесла угол листа близко к пламени масляной лампы.

– С вашего позволения, Ёси-сама, пожалуйста? – торжественно произнесла она, твердо глядя ему в глаза; ее рука не дрожала.

– Почему? – спросил он в удивлении.

– Для вас слишком опасно оставлять живыми подобные мысли.

– А если я откажусь отвечать?

– Тогда смиренно прошу простить меня, я должна буду принять решение за вас.

– Ну так принимай.

В тот же миг она опустила бумагу в огонь. Лист занялся и вспыхнул. Ловко поворачивая его в руках, она подождала, пока не остался гореть лишь крохотный кусочек, тогда она положила нерассыпавшиеся черные останки на другой лист и смотрела на пламя, пока оно не угасло. Пальцы у нее были длинными и тонкими, ногти – само совершенство. В молчании эти пальцы сложили лист с пеплом в бумажную фигурку огами и положили ее назад на стол. Лист бумаги теперь напоминал карпа.

Когда Койко снова подняла глаза на Ёси, они были наполнены слезами, и его сердце утонуло в нежности к ней.

– Мне так жаль, пожалуйста, извините меня, – сказала она срывающимся голосом. – Но слишком опасно для вас… так печально, что приходится губить подобную красоту, мне так хотелось сохранить ваш дар. О, как печально, но слишком опасно…

Он нежно обнял ее, понимая: то, что она сделала, было единственным выходом для него и для нее. Его поражала та проницательность, с которой она разгадала его первоначальное намерение: он намеревался спрятать стихотворение так, чтобы его нашли и передали всем, кого она назвала, и в первую очередь принцессе Иядзу.

Койко права, теперь я это вижу. Иядзу разгадала бы мой замысел и прочла бы мои подлинные мысли: ее влияние на Нобусаду должно исчезнуть, или я мертвец. Разве это не все равно что сказать: «Власть моего предка…» Если бы не Койко, моя голова могла бы торчать на их пике!

– Не плачь, маленькая, – тихо проговорил он, уверенный теперь, что ей можно доверять.

И все то время, что она позволяла ему успокаивать ее, потом разогревать ее ласками, потом сама разогревала его, Койко размышляла в своем третьем сердце, самом сокровенном, – первое было открыто всему миру, второе – только самым близким родственникам, третье же никогда, никогда, никогда не открывалось ни перед кем, – в этом самом потаенном месте своей души она молча вздыхала с облегчением, что прошла еще одно испытание, потому что именно испытанием это и было.

Слишком опасно для него хранить подобное свидетельство измены своему господину, но еще опаснее для меня владеть им. О да, мой прекрасный повелитель, тебя легко обожать, смеяться и играть с тобой, изображать экстаз, когда ты входишь в меня, и совершенно божественно вспоминать к концу дня, каждого дня, что я заработала один коку. Только подумай об этом, Койко-тян! Целый коку в день, каждый день, за то, что ты участвуешь в самой захватывающей игре на свете, подле самого славного имени на свете, с молодым, красивым, поразительным мужчиной высокой культуры, чей Упругий Стебель является лучшим из всех, какие тебе пока доводилось услаждать… и при этом зарабатывать такое богатство, больше, чем кто-либо, даже в былые времена.