Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

в Ялте и дал указания, что там надо делать, на что надо обратить внимание. По его мнению, там предстояло много работы, и он советовал мне побывать в Петрограде у принца А. П. Ольден-бургского и получить от него указания и полномочия. Я съездил с ним в поезд, он впустил капли в глаз великой княжне Анастасии Николаевне и условился с А. А. Вырубовой, когда я смогу приехать к ней попрощаться. Затем мы с ним еще немного позанимались делами.

Днем мне протелефонировал Воейков и начал шутливым тоном: «Я только что прочел в агентских телеграммах, что состоящий в распоряжении дворцового коменданта генерал-майор Спиридович назначен ялтинским градоначальником. И вот я поздравляю вас; а я этого не знал!» — дальше он снова поздравлял и говорил много хорошего.

Я пошел помолиться у Владимирской Божией Матери.

Вечером в военном кинематографе великие князья Сергей и Георгий Михайловичи много шутили со мной, вспоминая Ялту. Георгий Михайлович просил зайти, так как ему надо о чем-то поговорить серьезно.

Сергей Михайлович шутил, с кем же он будет собирать грибы. Однажды мы собирали с ним грибы в лесу около моей дачи; он подружился с моей дочерью, пил затем у нас чай. В частной жизни он был приятный, остроумный собеседник. Встретился с Н. А. Базили, [сотрудником] дипломатической канцелярии [при Ставке]. Он стал критиковать мой отъезд; надеялся, что мы все-таки встретимся скоро по службе, но не в Крыму, а в Петрограде. Граф Граб-бе, командир Конвоя, присоединился к нему и тоже желал встретиться поскорее в столице.

28 августа, условившись с дворцовым комендантом, я уже не пошел, как всегда, на пристань с его величеством. Генерал представлял всем полковника Невдахова как моего преемника. Нервы напряжены до крайности. Как всегда, в последние дни все кажется, что вот-вот что-нибудь случится. 29-го числа, в три часа дня, государь осматривал у вокзала санитарный поезд члена Думы Пуришкевича. На платформе выстроилась большая, около батальона, воинская часть и прислуга поезда. Сам Пуришкевич, в походной форме, в погонах статского советника, с Владимиром на шее, молодцевато, отчетливо отрапортовал государю. И когда государь подал руку, он низко склонился и поцеловал государю руку. Момент был великолепен. Государь поздоровался со строем. Ответили лихо, весело. Осмотрев весь поезд, государь был очень доволен. Особенно понравилась солдатская походная библиотека. Государь горячо благодарил Пуришкевича и весь персонал.

Когда государь уходил, все кричали «ура!», весь батальон махал фуражками, сестры платками. Пуришкевичу все жали руку, поздравляли. Среди солдат и офицеров на фронте он был очень популярен. У него [в санитарном поезде] всегда все было.

В тот же день я прощался с командой. Поблагодарил за службу, желал успехов, передал, что дворцовый комендант принял от меня в последний раз наградной список к 6 декабря и обещал, что все награды будут даны. Мне поднесли икону Спасителя. Расцеловался со всеми. У многих были слезы на глазах, некоторые просто плакали. Благодарили задушевно. Схватили и стали качать. Вынесли в автомобиль на руках. Расстроился я сам очень.

30 августа дворцовый комендант передал мне, что на вопрос, когда его величеству будет угодно принять меня, он получил в ответ, что его величество сообщит, когда примет меня. В эти последние дни генерал Воейков почти каждый вечер приглашал меня к себе после обеда. Мы много говорили с ним о будущем. Он посвятил меня в организацию здравниц ее величества вообще и в Крыму в частности.

Наступили дни прощальных визитов. Я начал с великих князей. Великий князь Сергей Михайлович был болен, не мог меня принять, и я у него лишь расписался. Великий князь Георгий Михайлович спросил, правда ли, что идет большая пропаганда в войсках.

Я ответил, что — да, и высказался о том, что прежде всего фронт надо беречь от таких господ, как А. И. Гучков и ему подобные. «Гучкова, — сказал я, — нельзя и близко подпускать к фронту. Он вносит разврат в среду старших начальников и в офицерство. В смысле развала армии это самый опасный человек». Я развил эту тему.

Великий князь слушал внимательно и сказал, что при случае он передаст наш разговор его величеству.

С великим князем Дмитрием Павловичем прощание вышло еще более необычайным. Великий князь встретил меня очень любезно. Он сказал, что сперва не любил меня, так как ему наговорили про меня всяких нехороших вещей, но с годами, узнав меня, он переменил свое мнение, и вот теперь, расставаясь, даже высказывает все это мне и заверяет меня в своей симпатии. Я поблагодарил и стал откланиваться, но великий князь задержал меня, вновь усадил, предложил курить, сам закурил и спросил мое мнение про текущий момент, намекая на Распутина. Считая князя храбрым офицером (он даже получил Георгия[105]), но очень легкомысленным и несерьезным человеком, я уклонился от обстоятельного ответа и отшутился тем, что он, как родственник, может легче, чем мы, говорить с его величеством на эту тему. Князь расхохотался и просил высказать ему мнение насчет генерала Джунковского. «Только откровенно, — прибавил он. — Правду скажите».

Я знал, что сестра Джунковского, фрейлина, была воспитательницей великого князя и его сестры Марии Павловны, когда они были детьми, в Москве. Великий князь любил генерала. Вопрос поставил меня в трудное положение. Но я решил быть искренним. Я высказал следующее:

«Генерал Джунковский очень хороший человек; по отношению ко мне был всегда очень хорош, но как товарищ министра, заведующий полицией, он был никуда не годным и принес делу много вреда. Во-первых, он уничтожил работу политической полиции „по освещению“ войск, то есть уничтожил агентуру в войсках и во флоте. Благодаря этому правительство не знает, что делают революционеры в войсках, а работа у них идет, особенно во флоте. А. И. Гучков по приказу Джунковского освобожден от негласного наблюдения, которое за ним велось. А он ведет самую пагубную интригу против государя. Во-вторых, не понимая совершенно дела политического розыска, не зная революционного движения, Джунковский уничтожил охранные отделения в провинции и передал агентуру снова в руки губернских жандармских управлений. То есть вернулся к той старой, отжившей системе политического розыска, которая была изменена умным и опытным министром Плеве, большим знатоком революции и полицейского дела. Недаром же его и убили социалисты-революционеры. Сделал это Джунковский, дабы угодить общественности. Уничтожены охранные отделения — и Джунковскому пели дифирамбы. Думали, что он уничтожил совсем розыск, но он не уничтожил его, а только из опытных, хороших по организации рук передал в неопытные, дурные, старые. В-третьих, что самое главное, Джунковский провалил самого главного информатора, сотрудника Департамента полиции большевика Малиновского[106], ведшего