Черный квадрат. Супрематизм. Мир как беспредметность - Казимир Северинович Малевич

необязательно иметь ноги, голову и живот, похожими на наш, то мы можем и не найти человека и, следовательно, решить, что и культуры его нет. Но, может быть, там их форма совершенно другая и так же изменяется, как и у нас изменяется всякая машина, когда вес распределяется в иной системе своего безвесия.

Если бы астроном соседней планеты заглянул в первобытный исток Земли нашего начинания, то не нашел бы того человека и той культуры, которые существуют сейчас, но в действительности они существовали и тогда. Даже мы сами его <человека> не нашли бы, ибо искали бы каких-то подобий и наконец доискались, что обезьяна есть праотец его. Почему не слон или муравей?

И я бы сказал, что муравей больше имеет в себе сущности человека, нежели обезьяна, муравей – архитектор, вес дерева он сумел распределить в архитектурное сооружение.

Мне кажется, что нужно отыскать прежде всего сущность человека, в чем она выражается, тогда возможно отыскать человека всюду. Допустим, что астроном соседней планеты усмотрел на нашей планете муравейники. Конечно, он принял бы их за сооружения культуры нашей Земли, а муравья посчитал бы за человека как высшую степень культуры, ибо в нем нашел бы подобие со всей высшей культурой, выражающейся в сооружениях. Если бы и наш астроном досмотрел бы признаки, похожие с нашими, решил бы то же самое. Следовательно, искать человека – искать сущности по признакам, а сущность, с моей точки зрения, – распределение веса, это и будет признак степени культур.

Итак, человек не есть определенный образ как признак культуры, по которому можно было бы определять культуру, очертить и нарисовать его нельзя, в нем нет предела, ибо нет границ распыления. Сущность его везде, и везде она неодинакова в видах.

Как странно – одна-единая сущность оказывается неодинаковой! Да неодинакова она, когда взята из целого, но когда она в целом – одинакова. Единство ее заключается во вселенном безвесии, в нем и сущность одинакова, т. е. едина. Каждая планета – разрозненное единство в моем критическом суждении, но действительность ее едина и не разрозненна.

Все в отдельности имеет разный вес, и разница будет культурой. Каждое семя вес свой распределяет разно, и в разности его преимущество над другим. Каждое семя распространяет себя в пространстве по разности или совершенству своей культуры. Иное дерево только и смогло устроить пути для семени рода своего или сущности, как только выпустить из ствола ветви и отодвинуть от центра своего на несколько аршин зерно или семя; так передвигается дерево. Продвижение семени одуванчика достигло большого совершенства – семя заключается в особого рода шар, состоящий из множества пушистых тычинок, и благодаря этому зонтику или шарику оно поднимается в пространство и уносится, подобно аэростату, на далекие пространства.

Таким образом, культура одуванчика равна аэростату, переносящему человека как семя. Вес распределен так же, как в первом и втором случае; так же воля человека зависела от направления воли ветра, как и воля семени одуванчика. Сущность человеческая в одуванчике достигла большего, нежели в дереве. Сущность та, которую мы уже видим в человеке или называем человеком, достигла большей культуры – семя свое он переносит всевозможными способами, волю свою направляет туда, куда нужно. Последнее считается наивысшей культурой, царствующей на нашей планете и полагающей, что выше него человека и не существует ничего. Но так же, как скрыто от нас, что творится на соседних планетах, скрыто и на нашей планете то, что какая-то сущность в смысле распределения веса и его перемещения по совершенству своему превосходит сущность, называемую человеком на Земле; и, может быть, всякая такая сущность также кричит: «Я космос», «Я побеждаю природу», «Я владею Вселенной».

И на самом деле, в чем превосходство человека, что он такое изобрел, чтобы возвысить себя в культуре над всем остальным? Ничто не имеет таких библиотек, как у него, ничто не имеет таких машин, как у него, ничто не имеет такой науки, как у него! Все это хорошо, если бы это было действительно его, а то ведь оно награбленное. Все книги, вся наука и вся культура человека и составлена из того, что удачно подобраны ключи и вытащены необходимые вещи – законы других культур. Наука не принадлежит человеку, она взята в других культурах природы. Любая книга взята из библиотек чужих культур, и я, человек, состою из того, что, вскрывши шкапы других культур природы, взял то, что нужно мне, обставил себя. Пусть только возвращу все то, что забрал, – и меня не станет. Совершенство человека в том, что он ограбил все, и все его орудия являются средствами для ограбления.

Всякий вор культурен и совершенен тем, что обладает большой связкой ключей и отмычек, и в этом преимущество каждого государства перед другим. Совершенство вора увеличивается тем, что перед нами выступает новая вещь, для которой у него не находится ключей, эта новая вещь и заставит его придумать ключи.

Также человек придумывает во множестве случаев ключи, в ключах и большая часть его совершенства, или культуры. Если человек будет владыкой Вселенной – значит, он обладает совершенными отмычками. Но это не будет значить, что он победил природу. Возможно ли иметь столько отмычек, чтобы раскрыть все в природе? О нет, их бы столько набралось, что поднять их был бы бессилен человек! И в том, что он стремится к этому, его безумие, и безумие какое-то особое, другое, нежели Вселенной. Она безумна и не имеет ни отмычек, ни ключей, ей нечего открыть в своем безумии, в ней нет вещей, она не может себя ни ограбить, ни пожрать.

Безумие человека другое – самопоглощение, самоизбиение, самоограбление. В безумии своей культуры самоизбиения ему не удается найти ключа от этого «само» в «само» и есть его безумие, отличающее его от безумия вселенных. И если бы он узнал это «само», стал бы подобен космосу. Космос ни самопоедает себя, ни ограбляет, ни истощает, в вечности бежит в бытии своего безумия, пространством ему служит ничто. Может быть, «само» и есть ключ от сердца возбуждения Вселенной, или космоса, которого человек ищет в каждом распыленном шаге его безумного бытия.

Трудно и невозможно понять человеку природу, пока у него есть понятие о ней,