Колодец одиночества - Маргарет Рэдклифф-Холл

Они спорили часами, эти удивительные подруги с такими разными точками зрения, и хотя они редко соглашались друг с другом, если вообще соглашались, им удавалось оставаться учтивыми и дружелюбными.

Валери иногда казалась почти лишенной человечности, полностью отстраненной от какого-нибудь личного интереса. Но однажды она резко заметила Стивен:

— Я и в самом деле знаю о тебе очень мало, но я знаю одно — ты здесь залетная птица, ты не принадлежишь парижской жизни. — И, поскольку Стивен молчала, она продолжила серьезнее: — Ты представляешь собой довольно страшное сочетание; у тебя нервы инверта, со всеми их особенностями, и ты пугающе сверхчувствительна, Стивен. А вот и le revers de la médaille[121] — ты обладаешь всеми инстинктами респектабельного сельского мужчины, который растит детей и возделывает землю. Каждая брешь в твоей ограде тебя тревожит; в твоей душе есть сторона, которая настойчиво стремится к чистоте. Я не могу увидеть твое будущее, но я чувствую, что ты добьешься успеха; хотя я должна сказать, из всех невероятных людей… Но если ты сможешь привести обе стороны твоей натуры в некое дружеское единство и призвать их к себе на службу, а через твое посредство — и на службу твоему делу… тогда я действительно не знаю, что сможет тебя остановить. Вопрос один: сможешь ли ты когда-нибудь соединить их? — она улыбнулась. — Если ты взберешься на самую высокую вершину, там не будет Валери Сеймур, чтобы встретить тебя. Между нами очаровательная дружба, но она мимолетна, как часто бывает все очаровательное; однако, моя дорогая, будем наслаждаться ею, пока она длится, и… вспоминай меня, когда вступишь в свое королевство.

Стивен сказала:

— Когда мы впервые встретились, ты мне почти не понравилась. Я думала, что твой интерес — чисто научный или чисто извращенный. Я сказала это Паддл… ты помнишь Паддл, кажется, ты однажды ее встречала. Теперь я хочу извиниться перед тобой и сказать, как я благодарна за твою доброту. Ты так терпелива, когда я прихожу сюда и разговариваю с тобой часами, и это такое облегчение: ты никогда не узнаешь, насколько легче становится, когда есть с кем поговорить. — Она помолчала. — Видишь ли, это ведь нечестно — заставлять Мэри Ллевеллин слушать обо всех моих тревогах… она еще довольно молода, а эта дорога ужасно трудна… и теперь — это страшное дело с Джейми.

— Приходи, когда только пожелаешь, — сказала ей Валери, — и если когда-нибудь тебе понадобится моя помощь или совет, я здесь. Но попытайся запомнить: даже этот мир не так черен, как его рисуют.

Глава пятьдесят вторая

1

Однажды утром молоденькое вишневое деревце, которое Мэри сама посадила в саду, совершило восхитительный поступок — оно выбросило листья и тугие розоватые бутоны по всей длине своих юных веточек. Стивен записала в своем дневнике: «Сегодня зацвело вишневое деревце Мэри». Поэтому она никогда не забывала тот день, когда получила письмо от Мартина Холлэма.

Письмо было переправлено из Мортона; она узнала учительский почерк Паддл. И другой почерк — крупный, довольно небрежный, но с сильными черными росчерками и твердыми перекладинами через букву «т» — она задумчиво разглядывала его, нахмурив брови. Ведь этот почерк, кажется, тоже ей знаком? Потом она заметила парижский штемпель в углу — это было странно. Она разорвала конверт.

Мартин писал очень просто:

«Дорогая моя Стивен! Через столько лет я посылаю тебе письмо, просто на тот случай, если ты не совсем забыла о существовании человека по имени Мартин Холлэм.

Я пробыл в Париже последние два месяца. Мне пришлось сюда приехать, чтобы лечить мой глаз; здесь, во Франции, с моей головой повстречалась пуля — она довольно сильно повредила зрительный нерв. Но дело вот в чем: если я слетаю в Англию, как собираюсь, можно мне приехать повидаться с тобой? Я очень плохо умею выражаться — совсем не умею, если беру перо и бумагу — и вдобавок так нервничаю, ведь ты стала такой чудесной писательницей. Но я правда хочу попытаться заставить тебя понять, как отчаянно я жалею о нашей дружбе — о той прежней замечательной дружбе, которая теперь кажется мне достойной сожаления. Верь не верь, я годами о ней думал; и вся вина была на мне за то, что я ничего не понял. Я был тогда невежественным щенком. Как бы там ни было — пожалуйста, давай увидимся с тобой, Стивен! Я человек одинокий, поэтому, если у тебя доброе сердце, ты пригласишь меня съездить в Мортон, если будешь там; а потом, если я тебе понравлюсь, мы продолжим нашу дружбу с того места, где остановились. Представим, что мы снова молодые, будем гулять по холмам и трепаться о жизни. Господи, какими отличными товарищами мы были в те дни — совсем как два брата!

Ты думаешь, странно, что я это все пишу? Это и правда кажется странным, но я написал бы раньше, если бы когда-нибудь приезжал в Англию; но, не считая того времени, когда я примчался, чтобы завербоваться, все это время я держался в Британской Колумбии. Я даже точно не знаю, где ты, ведь я за целую вечность не встречал ни души, что знала бы тебя. Я слышал, конечно, что твой отец умер, и был ужасно огорчен — а помимо этого, я ничего не слышал; и все же мне кажется, я наверняка могу послать это письмо в Мортон.

Я остановился у своей тети, графини де Мирак; она англичанка, дважды выходила замуж и теперь снова стала вдовой. Со мной она сущий ангел. Я останавливаюсь у нее каждый раз, когда приезжаю в Париж. Что ж, моя дорогая, если ты простила мою ошибку — и пожалуйста, скажи, что простила, мы ведь оба были такие молодые — тогда напиши мне на адрес тети Сары, а если напишешь, не забудь приписать «Пасси». Почта во Франции такая безалаберная, и я даже думать не могу о том, что они потеряют твое письмо. Твой искренний друг, Мартин Холлэм».

Стивен поглядела в окно. Мэри была в саду, она все еще восхищалась своим маленьким храбрым деревцем; минуту или две она еще будет кормить голубей — да, она уже начинает переходить через газон к сараю, где держала корм — но все-таки она придет. Стивен села и стала быстро размышлять.

Мартин Холлэм… ему уже должно быть около тридцати девяти. Он сражался на войне и был тяжело ранен — она думала о нем во время этой ужасной атаки, сраженные деревья напоминали о нем… Он, должно быть, часто бывал совсем рядом с ними; он был сейчас рядом, всего лишь в Пасси, и он хотел видеть ее; он предлагал свою дружбу.

Она закрыла глаза, чтобы лучше вдуматься, но теперь ее ум рисовал перед ней картины. Совсем молодой человек на танцах у Энтримов — такой молодой — с худым лицом, которое загоралось, когда он говорил о красоте деревьев, об их доброте… высокий и нескладный молодой человек, который сутулился при ходьбе, как будто много ездил верхом. Холмы… зимние холмы, красные от вереска … Мартин трогает старый терновник своей доброй рукой. «Посмотри, Стивен — какая смелость у этих стариков!» Как ясно она помнила его слова через все эти годы, и вспоминала свои слова: «Ты единственный настоящий друг, который у меня когда-нибудь был, кроме отца — наша дружба почему-то так чудесна …» И его ответ: «Я знаю, чудесная дружба». Огромное чувство товарищества, покоя — было так хорошо, что он был рядом; ей нравился его тихий заботливый голос и задумчивые голубые глаза, которые двигались довольно медленно. Благодаря ему осуществлялось ее стремление, которое было в ней всегда и еще оставалось, стремление к дружбе мужчин — оно полностью осуществлялось благодаря Мартину, пока… Но она решительно закрыла свой ум, отказываясь представлять последнюю картину. Теперь он знал, что это было ужасной ошибкой — он все понимал, он практически так и сказал. Могут ли они возобновить свою дружбу с того места, где остановились? Если бы только смогли…

Она резко встала и подошла к телефону на столе. Взглянув на его письмо, она набрала номер.

— Алло… да?

Она узнала его голос сразу.

— Это ты, Мартин? Говорит Стивен.

— Стивен… о, я так рад! Но где ты?

— В моем парижском доме, улица Жакоб, 35.

— Но я не понимаю… я думал…

— Да, я знаю, но я живу здесь уже давно — поселилась еще до войны. Я только что получила твое письмо, его переслали из Англии. Смешно, правда? Почему бы тебе не прийти на ужин сегодня вечером, если ты свободен — в восемь часов?

— Надо же! Правда, можно?

— Конечно… поужинай с моей подругой и со мной.

— Какой дом?

— Тридцать пять… улица Жакоб, 35.

— Я буду там, едва пробьет восемь!

— Вот и хорошо. До свидания, Мартин.

— До свидания и спасибо, Стивен.

Она повесила трубку и открыла окно.

Мэри увидела ее и позвала:

— Стивен, пожалуйста, поговори с Дэвидом. Он только что откусил и проглотил крокус! И иди сюда: сциллы уже расцвели, я никогда раньше не видела такой синевы. Наверное, мне надо сходить за своими птичками — здесь, на солнышке у стены, довольно тепло. Дэвид, прекрати; сейчас же сойди с бордюра!