Великий раскол - Михаил Филиппов

Неизвестно, ответил ли на это государь, но о Мелетии стали производить следствие. Бояре испугались и сочинили новое дело…

XXIII

Комета

Иван Шушерин[61], служка Никона, заподозрил боярских детей Афанасьева и Левицкого, — они же Мошко и Гершко, — в том, что они передают в Москву через лекаря Данилова все, что ни делается и не говорится в монастыре.

Сообщил он об этом своим сослуживцам, причем передал им, что об этом узнал он от крестника патриарха, немца Денисова, которому об этом пишут из Москвы.

Открылось это случайно. Патриарх чувствовал себя не так здоровым после стольких огорчений, и Денисов написал письмо к врачу царя, Самойле, прося его приехать. На это врач ответил, что он не может приехать, так как Левицкий передает царю через лекаря Данилова все, что им делается в монастыре.

Сослуживцы Шушеры возмутились, узнав об измене, и, поймав боярского сына Гершко, т. е. Левицкого, вызвали его на признание, что он с Даниловым жидовствует. Донесли об этом Никону, и тот велел обысследовать дело.

Узнав об этом, Мошко, или Афанасьев, бежал в Москву и явился к Данилову.

Данилов испугался, когда вбежал к нему его соотечественник.

— Вей мир, что зробилось… что зробилось, — вопил Мошко.

— Что?.. говори… не мучь…

— Поймали лайдаки реб-Афанасьева…

— Гершко? — испугался Данилов.

— Да, Гершко, боярского сына… и вздули его, как собаку.

— За що?..

— За то, реб Данилов, что воины из тобой, реб, шабашкуют… за то, реб…

— И сказку той дав?

— Як же, и яку еще: что шабаш справляете во дворци царском… ой! вей… ой! вей!., буде таке дило… И сами посудите, реб Данилов, який же вин опосля боярский сын, колы его бьют, як простого мужика… Як его по спине валяли, точно простого гоя… Колы так, то який вин боярский сын, вин попросту — собачий сын.

— Так в сказце, що я шабашкую з ним… добре е государево дило… Ты кажи, что вин узяв ту сказку, щоб на собори казаты, що царь нехристь, — йст снадобья з рук жидивских… и пойдет, и пойдет…

— И всправде то буде добре, — восхитился Мошко.

— А там ты плети усе, що ни прийдет у голови, и измена… и клятва… и крамола… усе валяй в одну кучу… А там нехай рассмакуют и разберут, а колы буде пристрастие, то вси скажут виноваты… Но кажи, який лайдак донис им…

— Лекарь Самойло…

— Самойло… з зависти одной… Этот жиденок настоящий гой: в шабаш йздит, свички жгет и варит…

— Ай! ай! ай!.. Звиткиля вин? — завопил Мошко.

— Из Бердичева, а батька его був равином, а дид шойхедом (резником).

— Ай! ай! ай!., и як его земля выносит?

— И не сносит… Ты вот откажи, що вин про паря в грамоте отписал… так и его спина покоробится…

— Добре… добре!.. А ты, реб Данилов, будь ласков… Отведи меня в приказ тайных дел…

Данилов оделся и отправился с ним в приказ — там сняли с него сказку и пошли писать: и чего, чего не нагородили на Никона.

Во время производства этого курьезного следствия царь посетил Саввин монастырь.

Архимандрит этой обители был очень умный и благочестивый человек, сильно привязанный к Никону и ценивший его высоко. Он обрадовался приезду царя и с увлечением говорил о Никоне. Алексея Михайловича это тронуло и он сказал несколько сочувственных слов о нем и даже послал оттуда стольника Собакина с несколькими приветственными словами патриарху.

Несколько дней спустя государь был в селе Хорошове, и явился к нему бывший раскольничий прототип, а теперь чернец Неронов.

Неронов поносил Никона позорным образом, но государь его не слушал и отослал от себя.

7 декабря в приделе Евдокии после заутрени Алексей Михайлович имел какой-то тайный разговор с Ординым-Нащокиным и с Артамоном Алексеевичем Матвеевым, будто бы в таком смысле, что возвращение Никона было бы желательно, но он боится бояр, которые будут стыдить его за слабость, — причем он прямо высказался, что при тогдашних затруднительных обстоятельствах один Никон своим умом вывел бы их на путь.

Так как Нащокину в это время предстояло посольство для заключения со шведами мира, то он повидался с Зюзиным и сказал:

— Хорошо было бы, если бы к моему посольству был и патриарх, — а у государя на патриарха гнева нет.

— Так я отпишу патриарху, — молвил Зюзин, — пущай в Москву приедет.

— Хорошо, — ответил Нащокин, — если Никон послушается тебя; кабы-то Господь Бог церковь умирил.

В тот же день к Зюзиной приехала царевна Татьяна. О чем они говорили, неизвестно, но когда царевна уехала, Зюзин написал с поддиаконом Никитою письмо Никону и получил его ответ, и обратно письмо его, Зюзина. Зюзин писал вторично и снова получил ответ; наконец, он написал ему третье письмо, и поддиакон передал ему только следующие слова Никона:

«Буди в том воля Божия; сердце царево в руце Божией: я миру рад».

Всю переписку Зюзин сжег; у Никона же оставалось только последнее его письмо.

* * *

Стояла морозная и звездная ночь с 17 на 18 декабря, и во время заутрени подъехало к Московской заставе несколько саней.

— Кто едет? — закричали сторожа.

— Власти Саввина монастыря, — был ответ.

Поезд прямо направился в Кремль.

В Успенском соборе шла заутреня, и в церкви находился митрополит Ростовский Иона.

На второй кафизме у подъезда что-то застучало и зашумело, — отворяется дверь и входит торопливо толпа монахов, за ними несут крест, а за крестом величественно вступает патриарх Никон.

— Перестань читать, — повелительно произносит он, обращаясь к поддиакону, читавшему псалтирь.

Воскресенские монахи, приехавшие с Никоном, запели!

«Исполаэти деспота»!.. и потом: «Достойно есть»…

Пение слушал он, стоя посреди собора. Когда оно кончилось, он обратился к соборному диакону, приказывая ему говорить ектению. Служба началась, а он пошел прикладываться к образам и св. мощам.

Потом, проговорив молитву «Владыко милостиве», он велел позвать к себе под благословение митрополита Иону. Тот подошел, за ним протопоп и все духовенство.

— Поди, — сказал Никон митрополиту, — возвести великому государю о моем приезде.

Митрополит отправился с успенским ключарем Иовом.

Они нашли государя у заутрени, в церкви св. Евдокии.

— В соборную церковь, — произнес взволнованным голосом митрополит, — пришел патриарх Никон, стал на патриаршем месте и послал нас объявить о своем приходе тебе, великому государю.

Царь обрадовался и смутился.

Доброе сердце его подсказывало ему: идти тотчас в собор, но самолюбие удерживало: если он пойдет туда, все скажут, что это он устроил возвращение Никона и что этим он признает себя виновным перед патриархом. Лучше собрать совет из близживущих архиереев и бояр.

Послал он за Родионом Стрешневым, Алмазом, за Никитою Одоевским, Юрием Долгоруким и Матвеевым, а из святителей он потребовал митрополитов Павла и Паисия — словом, всех врагов Никона.

Забегало и засуетилось все во дворце, даже терем весь взбудоражился, — точно или вся Москва горит, аль ворог явился под стены столицы.

Бледные, встревоженные явились и бояре, и святители к царю, и все недоумевали:

— Явился-де Никон прямо в собор и сел на патриаршее место… До рассвета не далеко… Да ведь и во всякое время он может велеть ударить в колокола… Все сорок сороков подхватят, и вот — вся Москва, как один человек, подымется и явится к собору, и поведут его в патриаршие палаты и посадят его прямо на патриарший престол… Будет смута… уцелеют ли головы всех его врагов… да и сам царь в опасности.

Так думали бояре, так и стали ему нашептывать. А грек Паисий и Павел, те только разводили руками и повторяли бессмысленно:

— Ах, Господи!.. Ах, Господи!..

Царь велел боярам отправиться в собор и просить Никона выехать обратно в «Новый Иерусалим».

Но бояре в соборе грубо и дерзко обратились к нему:

— Ты оставил патриарший престол самовольно, обещался вперед б патриархах не быть, съехал жить в монастырь, и об этом написано уже ко вселенским патриархам, а теперь чего в Москву приехал и в соборную церковь вошел без совета всего освященного собора? Ступай в монастырь по-прежнему.

Никон понял эти слова как недоразумение и возразил кротко:

— Сошел я с престола никем не гоним, теперь пришел на престол никем не званный, для того чтобы великий государь кровь утолил и мир учинил. Суда вселенских патриархов я не бегаю, а пришел я на престол по явлению. Вот письмо, отнесите его к великому государю.

— Без ведома великого государя мы письма принять не смеем, — уклончиво ответили послы. — Пойдем, известим об этом великому государю.

Они явно хотели выиграть время, чтобы собрать великую силу.