Полное собрание рассказов - Ивлин Во

Прошло две недели. Приземлилось три самолета — доставили свои грузы и улетели. Офицер Королевских ВВС сообщил:

— Много таких перелетов не будет. У них обычно к концу октября снег выпадает.

Партизаны дотошно проверяли все поставленное и никогда не упускали возможности предъявить претензии к его количеству и качеству.

Майор Гордон о евреях не забыл. Их бедственное положение омрачало его настроение во время ежедневных прогулок в садах, где листья уже быстро опадали и дымно горели в расплывчатом воздухе. Евреи причислялись (весьма по-особенному) к его союзникам, а партизаны лишались его расположения. Теперь он видел в них часть того, против чего он, исполненный надежд, взялся воевать в те дни, когда между правым и неправым все было просто и без обиняков. Больше всего его здравый ум обижался на генерала с комиссаром за их выговор. Такие вот странные лазейки находит порой сострадание, чтобы проскользнуть — неузнанным — в человеческое сердце.

В конце второй недели он с радостью получил радиограмму:

«Центральное правительство в принципе одобрило эвакуацию евреев тчк отправьте двоих повтор двоих следующим самолетом обсуждения проблемы с юнрра».

С этой радиограммой майор Гордон отправился к министру внутренних дел, который, лежа в постели, попивал жиденький чай. Бакич разъяснил:

— Он больной и знать ничего не знает. Вам лучше говорить с комиссаром.

Комиссар подтвердил, что указания получил.

— Я предлагаю, чтобы мы отправили семью Кануи.

— Он говорит: почему Кануи?

— Потому что у них здравомыслия больше.

— Простите?

— Потому что они кажутся самой ответственной парой.

— Комиссар спрашивает, ответственной за что?

— Они лучше всего способны представить их дело в здравом виде.

Последовало долгое обсуждение между комиссаром и Бакичем.

— Он не пошлет Кануи.

— Почему не пошлет?

— У Кануи много работы с динамо.

Так что для отправки в Бари была выбрана другая пара, бакалейщик и адвокат, которые приходили к нему в первый раз. Оба, казалось, были ошеломлены и просидели, тесно прижавшись друг к другу, среди узлов и одеял на летном поле все долгое время ожидания. Только когда самолет уже встал на взлет, освещенный длинной цепочкой огоньков, указывающих ему путь, оба старика вдруг ударились в слезы. Когда майор Гордон протянул им руку, они склонились и поцеловали ее.

Два дня спустя из Бари передали:

«Примите сегодня в 23:30 спецрейс из четырех „дакот“ тчк отправьте всех евреев».

С истинно радостным настроением майор Гордон взялся за подготовку.

V

Взлетно-посадочная полоса находилась милях в девяти от городка. Еще до сумерек процессия отправилась в путь: некоторым каким-то образом удалось нанять крестьянские телеги; большинство же шли пешком, согбенные, нагруженные. Майор Гордон выехал в десять часов и нашел их, осевших темной массой на насыпи того, что когда-то было железной дорогой. Большинство спали. Землю устилал туман. Майор Гордон спросил у майора, командира летчиков:

— Туман этот еще больше поднимется?

— За прошедший час он стал плотнее.

— Они смогут сесть?

— Шансов ноль.

— Придется нам отправить этих людей домой.

— Так точно, я как раз отправляю радиограмму об отмене операции.

Ожидание для майора Гордона было невыносимо. Он в одиночку отправился домой, но никак не мог успокоиться: несколько часов спустя вышел из домика и принялся ждать в тумане, пока невдалеке мимо по дороге не проплелась к городку усталая вереница людей.

Дважды в течение последующих трех недель повторялась эта горестная сцена. Во второй раз развели костры; слышно было, как самолеты прогудели над головой, заходя на один круг, потом на другой, и, в конце концов, снова ушли на запад. В тот вечер майор Гордон молился: «Господи, прошу тебя, сделай, чтоб все было хорошо. Ты же раньше проделывал такое. Просто повели туману рассеяться. Прошу тебя, Господи, помоги этим людям». Однако звук двигателей затих и пропал вдали, а горемычные евреи зашевелились и снова пустились в путь, откуда пришли.

В ту неделю впервые выпал обильный снег. До весны никаких посадок самолетов больше не предвиделось.

Майор Гордон отчаялся сделать что-нибудь для евреев, однако стоявшие за них могущественные силы в Бари делали свое дело. Вскоре он получил радиограмму:

«Ждите вскоре специальную заброску груза помощи для евреев тчк уведомьте партизанский штаб что эти припасы только повтор только для раздачи евреям».

С этим сообщением он наведался к генералу.

— Что за припасы?

— Как я полагаю, питание, одежда и лекарства.

— Я уже три месяца прошу прислать все это для своих солдат. Третий корпус остался без сапог. В госпитале операции делают без анестезии. На прошлой неделе нам пришлось отойти с двух передовых позиций, потому что людей нечем кормить.

— Я знаю. И не раз слал сообщения об этом.

— Почему же для евреев питание и одежда есть, а для моих солдат нет?

— Это не мне объяснять. Я пришел только затем, чтобы спросить, сможете ли гарантировать раздачу.

— Непременно прослежу.

Майор Гордон радировал:

«Почтительно подчиняюсь совершенно опрометчивой дискриминации в пользу евреев тчк приложу все усилия обеспечить для них пропорциональную долю из общих грузов помощи».

И получил в ответ:

«Три самолета сбросят грузы для евреев в пункте „с“ в 23:30 21-го тчк содержимое грузов из частного источника, не военного тчк распределите в соответствии с предыдущим указанием».

Днем 21-го майор-летчик наведался к майору Гордону.

— Что происходит? — сказал он. — Только что поимел чертовски неприятную перепалку с товарищем по связи с ВВС из-за сегодняшней ночной заброски. Он намерен задержать грузы у себя или что-то в этом роде до тех пор, пока не получит приказов сверху. Обычно он ведет себя как вполне разумный парень. Таким вздрюченным я его никогда не видел. Пожелал подвергнуть все проверке в присутствии министра внутренних дел и поместить все под общую охрану. Ни разу еще не слышал такого потока чепухи. Мне кажется, кто-то в Бари, как обычно, играется в политику.

В ту ночь в воздухе было полно парашютов и «свободно сброшенных грузов», визгливо свистевших на подлете к земле как бомбы. Ребята из организации «Антифашистская молодежь» собрали все. Присланное погрузили на телеги, отвезли в амбар, стоявший неподалеку от штаб-квартиры генерала, и официально взяли под стражу.

VI

Война в Югославии сделала новый виток. Первый этап ухода немцев был завершен: они стояли теперь на рубеже, проходившем через Хорватию и Словению. Маршал Тито вылетел с острова Вис, чтобы присоединиться к колоннам русских и болгарских войск в Белграде. В «освобожденных районах» начались расправы. Немцы еще держались в двадцати милях к северу от Бегоя, но позади ничто, кроме снега, не закрывало дорогу на Далмацию. Майор Гордон принял участие во многих победных празднованиях, но про евреев не забыл; не забыли о них и друзья в Бари. И вот как-то в середине декабря Бакич однажды возгласил:

— Опять явреи.

Вышедший во двор майор Гордон увидел, что его заполонили те же толпы, что уже побывали здесь, только теперь по виду они походили на какую-то смехотворную армию. Все, и мужчины и женщины, были одеты в военные шинели, вязаные шлемы, закрывавшие голову, шею и плечи, и шерстяные перчатки. Из Белграда были получены приказы, тут же произошло распределение запасов, вот облагодетельствованные и пришли поблагодарить его. На этот раз вести разговор было поручено другим: бакалейщик и адвокат пропали навеки, у мадам Кануи были свои собственные причины держаться в стороне, — и речь держал какой-то старик, долго, но Бакич пересказал ее в нескольких словах:

— Этот говорит, что они все счастливы.

В последующие несколько дней евреями, к сожалению, овладело нечто вроде желания похвастаться. Казалось, проклятие с них было снято. Они появлялись повсюду: мели по снегу полами шинелей, топали новыми громадными сапогами, размахивали упрятанными в перчатки руками. Лица их сияли от мыла, желудки полнились мясными консервами и сушеными фруктами. Не жизнь, а воплощенный псалом. А потом вдруг пропали.

— Что с ними случилось?

— Так думаю, их в другое место перевели, — сказал Бакич.

— Почему?

— Люди им житья не дают.

— Кто?

— Партизаны, у каких нет ни шинелей, ни сапогов. Они житья не давали комиссару, вот комиссар прошлой ночью и перевел этих.

У майора Гордона было дело к комиссару. Антифашистская театральная труппа, готовившая концерт по случаю Освобождения, вежливо попросила его предоставить слова и музыку английских антифашистских песен, с тем чтобы все союзники были подходящим образом представлены. Майору Гордону пришлось объяснить, что у него в стране нет никаких антифашистских, никаких патриотических песен, которые хоть кто-то распевал бы. Комиссар с мрачным удовлетворением отметил это как еще одно свидетельство западного упадничества. На сей раз даже объяснять ничего нужды не было. Комиссар понял. Все было так, как много лет назад ему говорили в Москве. То же самое было и в Испании. Бригада Эттли[168] нипочем не запела бы песен.