Холодные песни - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич

– Что-то в этом есть, – согласился Люм. – Но мои галлюцинации…

– Это всего лишь теория. Что, если излучение в корне разрушило эти законы? Если оно мешает восприятию реальности, искажает Мироздание? И, раз пошла философия… Ты Лебона читал? – Люм помотал головой, и Гера махнул рукой. – Не беда. Как там у него… Чистый разум всегда противоречит уму практическому. Практический твердо знает, что круг – это неизменная геометрическая фигура, которую можно вычислить математически. Круг есть круг. Он круглый. Но человеческий глаз с этим согласен не всегда. Круг может стать овалом, превратиться в прямую линию – стоит только глянуть на него под другим углом и с другого расстояния. Форма становится фиктивной, нереальной, но для чистого разума она правдива. Мы видим овал, мы видим линию. Понимаешь? Если бы мы всегда видели круг или квадрат, то не узнали бы этот мир…

Это как смотреть на айсберг в океане, подумал Люм. Вот айсберг похож на средневековый замок, но потом корабль смещается по отношению к нему, синие тени удлиняются и укорачиваются, и ледяная гора уже похожа на задравшего лапы белого медведя, или огромный самолет, или… Люм поделился мыслями с Герой. Тот покивал.

– Айсберг. Отличное сравнение. Эти сахарные головы разные с каждой стороны. И большей частью скрыты под водой.

Когда Люм уходил, они обнялись порывисто в холодном тамбуре, точно побратались этой беседой. Люм увидел себя в зеркале: нездоровая серость кожи, резкие, глубокие морщины, желтые глаза.

– Мы не сумасшедшие, – сказал Гера. – Нас отравили.

Впереди метель и позади метель. Шквальный ветер.

Рапаки и заструги небольшие, но для посадки самолету нужно ровное место. Водители отцепили сани и рубили надолбы тягачами. Включенные фары шарили в «молоке». Работали – мучились – всю ночь. Бегали на камбуз к Люму: оттаять, перекусить. И снова в бой.

Когда сровняли снежные валуны, стали кумекать, как отутюжить взлетную полосу.

– Бочку зацепим и протащим туда-сюда, – предложил Борис. – Прогладим! Пойдет!

Не пошло.

– А если сани торцом? – внес предложение Лев.

– Перед собой станут грести, – сказал Серж.

– А попробуем!

С санями вышло лучше, но ребята выжали себя до капли. Двигались, словно больные старики. Волочили ноги, с трудом поднимали руки. Ввалившиеся глаза, острые носы, синие губы. Люм отпаивал ребят крепким чаем, отогревал горячими голубцами.

Разожгли костры из соляры и ветоши. Перекликались бессильно из замотанных шарфами капюшонов.

Семеныч не приходил в сознание, не шевелился. Дышал кислородом из баллона.

Утром Мирный сообщил, что вылетел самолет Чернова. Вылетел в шестидесятиградусный мороз, при котором металл промерзал до стеклянной хрупкости, в трубопроводах стыло масло, кристаллизовалось топливо. Люм знал Чернова как открытого, решительного человека, этот посадит Ил-14 и в семьдесят градусов. Вот только – найдет ли их в пурге? Не пролетит ли?

Не превратится ли в небе – для них, отравленных – в огромного поморника или осколок мертвой звезды?

Вдоль разглаженной взлетной полосы горели сложенные на бочки и облитые соляром матрасы. В конце полосы сначала поставили для ориентира флагманскую «Харьковчанку», но потом отогнали – вдруг Чернову не хватит посадочной длины.

Когда услышали гул моторов – радостно закричали, задыхаясь; дали ракетные залпы. Слышали самолет, но пока не видели его в белых небесных кудрях, пронизанных голубыми разрядами – сталкивающиеся снежинки наэлектризовали воздух. Люм задирал голову и молился про себя. Снег хлестал по лицу, залеплял защитные очки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Самолет грузно выпал из пурги. Громадные лыжи грохнулись о лед. Серые крылья, замерзшие иллюминаторы в темном корпусе, круги пропеллеров, похожие на граммофонные пластинки, – все это, дрожа и визжа, проскользило совсем рядом с Люмом, маленьким человечком, едва не задев, как показалось повару, бочку с горящим матрасом. «Слишком криво поставили, – испугался Люм, – наскочит!» Яркие конусы света пробили снежные вихри. За самолетом тянулись султаны ледяных брызг.

Сел! Выдержал!

Борис и Гера уже несли на алюминиевой волокуше укатанного в спальные мешки Семеныча. Люм поспешил следом.

И тут слева и спереди от самолета возникла белая клубящаяся полоса. Она двигалась наперерез, взметая снег и вращаясь смутно угадываемым контуром. Люм остановился как вкопанный, сердце сжалось.

«Колесо» протаранило самолет, разрезало его, как диск циркулярной пилы. Лед под ногами повара вздрогнул от удара. Самолет развернуло левым крылом назад, правое крыло оторвалось, погасли крыльевые фары, вспыхнули двигатели. Ил-14 с оглушительным скрежетом развалился пополам.

Содрогаясь всем оцепеневшим телом, Люм пошел вперед. Громыхнуло. Ослепительно плеснуло огнем. Горящие обломки раскидало по яркому снегу. В багровых всполохах метались снежные космы. Мимо прокатилось тлеющее колесо. Люм проводил его взглядом – колесо завалилось набок и превратилось в жирный черный овал.

Пришла тишина. Люм больше не слышал огня и ветра. Криков товарищей.

Он продолжал идти против ветра, гнуться к следу, оставленному колесом. Гарь от тягачей пятнала снег. Люм чувствовал запах дыма. Воздух больше не был чистым, а снег белым. Сейчас бы вдохнуть теплого, бархатного, ароматного воздуха Мирного…

Люм остановился, усмиряя бешеное дыхание. Осмотрелся. Где Гера и Борис с носилками? Где все?

Над ледяной пустыней бушевал ветер, катил опрокинутые бочки. Никого и ничего не видно. Даже горящего самолета.

Белая мгла. Страна пурги – она и есть.

Люм пошел назад. Туда, где надеялся найти поезд. Продавливал унтами грязный снег.

Увидел впереди огромный трехпалый след и обошел его по широкой дуге. В темных пятнах мерещились раздавленные тела товарищей. Он бросался к ним – но трупы исчезали.

Его страх рос, как тень.

Голова налилась чугуном, по вискам стучали молоточки. Он медленно шагал, чтобы не потерять сознание. Задыхался.

Вернулся слух. Люм понял это по жуткому низкому звуку.

В пурге проклюнулся луч зеленого света, зашарил по снегу. Жужжащий звук усилился. Огромный круглый объект выкатился навстречу и неподвижно завис над землей. Затем «колесо» наклонилось – Люм увидел купол с обращенной к нему стороны, ровно посередине, из него бил яркий луч, и три полусферы меньшего диаметра по краям, исходящие едким мерцанием, – и поднялось выше. Только сейчас, когда объект уже не «катился», Люм подумал о нем как о летающей тарелке. Корабле.

Огромная серая шайба поднималась на зеленом луче, который сделал пару движений и замер, высветив на снегу зеленоватое озерцо, окруженное черным кольцом. В пятно шагнул низенький человек с ледорубом – Лев Пестов. Сияние вокруг «колеса» меняло цвет: зеленый-белый-желтый.

Люм не мог пошевелиться. Во рту пересохло. Гудело в ушах.

Лев стоял к нему боком. Водитель оттянул подшлемник, и Люм увидел его белое яростное лицо, набухшие синевой губы, льдинки на ресницах и волосах, торчащих из-под шапки.

– Вы это устроили на Востоке! – заорал Лев, замахиваясь ледорубом. – Вы подожгли! Убили! Вы! Гады!

Черная мысль прострелила сознание Люма. Станция Восток мертва. Никто не ждет помощи, отапливая домики печами-капельницами. А если и ждет… поджидает… то упаси Господь от этой проклятой встречи. Сволочные «колеса» прокатились по станции. Раздавили и отравили.

Крупные искры – фиолетовые и красные конусы – вылетали из зеленого пятна, в котором стоял Лев. Искры поднимались к кораблю по идеальной спирали.

Неожиданно луч всосало в купол, и «колесо» взмыло ввысь. Скрылось.

Вместе с ним исчез Лев.

Неистовый гнев охватил Люма. Он побежал, задыхаясь и хрипя, упал на колени в кругу фосфоресцирующего снега, там, где минуту назад был Лев, рванул подшлемник, хватанул ртом обжигающий воздух, закричал. Уронил помороженное лицо в ладони, пальцы распухли в рукавицах и едва слушались. На зубах замерзла слюна.