Голубой бриллиант - Иван Шевцов

– Вы их судите? Уголовников?

– За совершенные преступления даем срок, направляем в колонии. А там, за колючей проволокой, они совершенствуются у профессиональных преступников и выходят оттуда не раскаявшимися, а матерыми уголовниками и продолжают свое дело. Получается какой-то замкнутый ведьмин круг, из которого трудно найти выход. Но самое обидное, что за решетку редко попадают крупные криминальные акулы, разные «крестные отцы», воры в законе и обладатели краденых миллиардов, владельцы трехэтажных вилл, «мерседесов» и замков за рубежом.

– Но почему, почему они выходят сухими из воды? Наш долг – судить их по закону, по заслугам!

– Да законы-то, Татьяна Васильевна, у нас грубо попираются. Давление на судей как со стороны сообщников подсудимых, так и их покровителей в высших эшелонах власти стало нормой. Угрозы, попытки подкупа. Представьте себе судью – молодую женщину, а их у нас немало, вот она решает дело об убийце, который занимает скамью подсудимых. А в зале суда сидит его неразоблаченный сообщник, этакая харя-образина. Сидит и угрожающе сверлит звериным взглядом это беззащитное существо – судью-девчонку или женщину-мать двоих детей. У судьи даже оружия нет, не положено. Вот она и думает: какой приговор вынести? Суровый, по справедливости, по заслугам? Но ее, беззащитную, могут уже сегодня подстеречь в подъезде ее дома и прикончить. И она дает минимальное наказание, а то и вообще оправдывает.

– Какой ужас! – содрогнулась Таня. – А вы не боитесь? Вам угрожали?

– Всякое бывало: и домой звонили, и жену на улице останавливали – угрожали расправиться с дочерью. Конечно, это нервировало жену, держало ее в постоянном напряжении и страхе. Она даже требовала от меня уйти с должности. Но я рассуждал и рассуждаю так: волков бояться – в лес не ходить.

Чутьем проницательной женщины Таня угадывала за внешней мягкостью, душевностью Силина непреклонную твердость и силу, взрывной характер, мучительную боль и сострадание к обездоленным. Она видела, что под мягкой оболочкой живет гордая натура, благородный, цельный, независимый характер. Она представила себе, сколько человеческих судеб, изломов и бед прошло через сердце этого богатыря – а он ей представлялся именно богатырем, мудрым, кондово-русским, – и в ее сердце разгорался светлый огонек искренней симпатии и восхищения. Он вызывал в ее душе уважение и веру. «Как же он похож на моего отца, – с искренней радостью думала Таня. – Их надо познакомить. Вот бы отвели душу». А Силин, словно ощущая ее биотоки, как-то очень тепло и проникновенно заговорил после паузы:

– Вы спросили, боюсь ли я? Так вот, расскажу вам эпизод из жизни одного очень яркого и тихого русского патриота Виктора Ивановича Корчагина. Вы едва ли слышали это имя.

Таня покачала головой и тихо сказала:

– Нет.

– Этот уже немолодой человек, очень скромный, бухгалтер по профессии, быть может лучше, чем какой-нибудь шустрый ура-патриот понял всю глубину опасности для России со стороны ее главного врага – сионизма. И он создал небольшое издательство, так как на большое у него просто не нашлось денег, и начал издавать книги, раскрывающие сущность сионизма. Прежде всего он обнародовал «Протоколы сионских мудрецов» – эту сатанинскую программу по захвату евреями власти на всей планете. Во времена Троцкого только за хранение и чтение этого документа людей убивали без суда и следствия. Издал он и другие подобные книги: «Спор о Сионе» Дугласа Рида, «Евреи в Америке» Генри Форда и так далее. Книги эти открыли людям глаза, показали, что миром правят тайные силы Зла. Они сильные, сплоченные, изощренные в своих злодеяниях. Они обладают не только несметными богатствами, но и адской машиной лжи, оболванивания людей. И вот однажды к Виктору Ивановичу в его рабочий кабинет являются два еврея и говорят с угрозой: если не прекратишь издания такой литературы, то пожалеешь. И Корчагин сказал им то, что ответил я на ваш вопрос: волков бояться – в лес не ходить, и продолжал свое поистине благородное дело – нести людям страшную правду. И однажды на Корчагина наезжает машина, сбивает его на улице. И в тот же день в газете «Известия» появляется восторженное сообщение: мол, в автокатастрофе погиб известный антисемит, издатель Корчагин. Они были уверены, что терракт удался, но, к счастью, Виктор Иванович остался жив. Представляете? Поспешили с некрологом. Казалось бы, тут самое время заняться контрразведке, уголовному розыску, прокуратуре, найти террористов. Ничего подобного. Корчагина по-прежнему таскают по судам, обвиняя по статье семьдесят четвертой – разжигание национальной вражды. Этому патриоту памятник надо поставить, а его травят, покушаются на жизнь. И безнаказанно. Мы живем в стране произвола и беззакония, и все разглагольствования о правовом государстве – это циничная болтовня, ложь.

– Скажите, Константин Харитонович, есть ли предел этому беспределу? Виден ли какой-то хоть малюсенький просвет?

Подумав, Силин мрачно вздохнул и глухо заговорил:

– К сожалению, пока что царствует беспредел. Страхи правит израильская и американская агентура, проникшая во все поры власти, разумеется, под русскими именами: разного рода Андреи, Анатолии, Егоры и прочие Александры Николаевичи. Но я верю: проснется русский медведь, вылезет из берлоги истощенный, голодный, свирепый. И не будет тогда пощады сионо-масонским поработителям. Припомним всё – унижения, оскорбления, грабежи, убийства. Вспомним поименно преступников, и будет суд, народный суд, праведный и немилостивый. И побегут тогда Чубайсы и чубайсики, Гайдары и гайдарчики, бурбулисы и бурбулисята в Израиль, в США, как в свое время бежали гитлеровские палачи в Гондурасы и Сальвадоры. Если, конечно, смогут убежать.

– Я представляю, какой поднимет гвалт «цивилизованный» Запад, – сказала Таня. – Но вот куда побегут ельцинские лакеи от культуры – Зыкины, Окуджавы, Астафьевы, Ульяновы? На родине простые люди будут плевать в их мордюки.

По мрачному лицу Силина легкой тенью скользнула улыбка: он понял, кого Таня подразумевала под словом «мордюки». В ответ улыбнулась и Таня. А он продолжал:

– Запад, конечно, завопит, истошно, истерично: о зверствах, о попранной свободе, о правах человека. Тот сионистский Запад, который помалкивал, втайне ликовал, когда Ельцин расстреливал из танков законный парламент; тогда он, этот «цивилизованный» Запад не вспомнил о правах человека, о мальчишках, которых хладнокровно расстреливали у телецентра. Да и сегодня он молчит, не видит и не слышит стона насилуемой его агентурой России.

Силин замолчал, устремив на Таню притягательный взгляд. Лицо его потеплело, смягчилось, в ласковых глазах заискрились веселые огоньки. Сказал с тихой улыбкой:

– Вам не надоело о политике?

– Наоборот, я очень рада. Мне приятно, что наши мысли совпадают, я думаю так же, как и вы. Мы с вами единомышленники, и говорим о том, что наболело. Это жизнь. Мне кажется, большинство народа сегодня так думает.

Он не стал развивать ее мысль, как и о чем думает большинство народа, – он смотрел на нее умиленным взглядом и думал о ней, о ее дополнении к его тосту «за нас», и в его возбужденной душе пробуждалось очарование и любовь. А она догадывалась, вернее – определенно знала, чувствовала, что нравится ему, и ей это приятно льстило и вселяло смутную надежду. К ней возвращалось что-то утраченное, как бы позабытое, но очень дорогое, оживали чувства. И ей хотелось признаться ему, что душа ее, как будто на время окаменелая, замороженная, начала оттаивать благодаря их встрече, что с ним ей легко, что он такой прямой, открытый и честный, перед которым душа сама распахивается. Ей хотелось сказать ему много лестных, ласковых, нежных слов, но вместо этого она наполнила рюмки коньяком и неторопливо, с паузами произнесла:

– За свою жизнь я встречала разных людей, хороших, порядочных и плохих, лживых себялюбцев. Вы – человек особенный. Сердце мне подсказывает, а я ему доверяю. Вы – личность. Я часто думала о вас и, признаюсь, втайне ждала вашего звонка. Я рада, что мы встретились. Я хочу выпить за вас, за то, чтобы эта встреча была не последней.

Она выпила до дна и, приблизившись к нему, решительно преодолев робость и смущение, сказала:

– Разрешите вас поцеловать.

От неожиданности он оторопел, и лицо его запылало огнем. Она стремительно чмокнула его в щеку влажными горячими губами и опустилась на стул, то ли от смущения, то ли от блаженства зажмурила глаза. А он уставился на нее ошалелым взглядом и тихо выдавил из себя:

– У меня нет слов. Спасибо, дорогая.

Лицо его растаяло в улыбке, искренней, открытой и доверчивой. Он весь светился несказанным счастьем и в самом деле не находил слов – он просто любовался ею. Он был весь перед нею со своими чувствами и настежь распахнутой душой, в которой расцветала любовь. Таня это видела, понимала и радовалась. Она ощущала потребность говорить, заполнить словами вдруг образовавшуюся необычную паузу. И она сказала: