Завсегдатай - Тимур Исхакович Пулатов

участия — для Алишо самого появления Норы с отцом было достаточно, чтобы пришло вдруг равнодушие, за которым уже не существовало его прошлого радостного возбуждения, его мнительности, его благодарности за согласие прийти одной, без отца, на встречу. Все это ушло, он потерял с тем чувством внутреннюю связь, и сейчас он понимал все так: вот есть то реальное, новое, хотя и не предвиденное им состояние, они идут втроем и это есть самое подлинное и существенное сейчас и безошибочно верное. Не стоит мысленно возвращаться назад. Нет смысла даже спрашивать: что случилось? Почему пришла не одна? Что означают слезы? Иначе как быть вот с этим реальным, их теперешним состоянием в ресторане? Куда деть это ощущение от сладкого шампанского? Игры оркестра? Вопросов Хуршидова?

Впрочем, во время беседы, ставшей сугубо мужской — его и Хуршидова, — Алишо часто ловил на себе ее взгляды, которые как бы должны были привести его в чувство, дать понять, что то, что сейчас происходит, — не подлинное, как всякое навязанное состояние, — подлинно то дневное, в автобусе, и то, что будет между ними завтра, послезавтра.

Алишо сейчас чувствовал себя свободнее в разговоре с Хуршидовым, чем с Норой, — подавленный неудачей, он как бы признавал в душе правоту отца. Если вдруг стать холодно-расчетливым и притвориться, что вся эта история не касается тебя, можно понять логику Хуршидова, когда не дал он, чтобы Нора шла одна на свидание, — путаница в планах казалась ему невыносимой, он здесь на три дня, чтобы устроить ее в консерваторию, забрать из гостиницы и самому спокойно уехать потом в Той-Тюбе; нелепая история с Алишо в самый первый день, нет и нет! Главное сейчас учеба, о каких увлечениях может идти речь, и о чем они договаривались, и чем все это закончится? Допустим, что любовью, но это так обременительно для семьи, столько проблем, надо устраиваться с жильем, деньги — ведь на стипендию не проживешь, куда потом, в Той-Тюбе? Немыслимо. Ну а если это увлечение мимолетное — молодые люди, слоняющиеся в гостинице, не внушают доверия, — будет драма, уход из консерватории, он слишком хорошо знает свою дочь, — вот как видел все Хуршидов. Это был его сюжет, где казалось все так жизнеподобно — ведь говорит собственный опыт человека, прожившего без малого пятьдесят и знающего наперед каждый поворот жизни; притом что за пошлость этот «гостиничный роман»!

Слушая его рассуждения о том, как лучше прожить студенту свой день — ведь он тоже был студентом! — Алишо никак не может освободиться от чувства, что говорит один из его соседей по номеру, несущий всюду свой груз семейности; «не уехать ли теперь?» — впервые приходит эта дерзкая мысль и удивляет своей точностью — невозможно все это пережить. «Я ее люблю», — думает он, глядя на Нору и ожидая, пока она посмотрит опять с укором на него — ей кажется, что он все не так понимает, оттого не желает говорить с ней, скучно рассуждает с Хуршидовым.

Но об отъезде Алишо думает в тот момент, когда понимает, как она прекрасно себя ведет, вышла из гостиницы с отцом, шла с ним под руку, смеялась, была тепла с отцом — ведь как было бы все ужасно, выйди она с заплаканными глазами, с трагической миной и шла бы молча или шептала ему о своей невиновности, — такого вечера в ресторане могло бы и не быть, не было бы ничего, ни этого признания, ни разговорчивого собеседника.

Затем неожиданное предложение Хуршидова: «Что же вы, молодые, потанцуйте» — как щедрость победителя, довольного собой — все так удачно решилось для всех, Алишо это стало ясно, когда на мгновение потух свет люстр, предупреждая о скором закрытии ресторана.

«Что еще может остаться?» — думает Алишо, танцуя — ощущение ее руки на плече, ее взгляд и запах ее волос, кончики которых задевают его подбородок и еще ее слова: «Приходи завтра в консерваторию».

Теперь уже остаток вечера, каких-нибудь десять минут до закрытия — молчание Алишо, его рассеянные кивки на слова Хуршидова — стыдливое чувство довольства от ее приглашения. «Надо взять себя в руки, иначе он догадается о нашем завтра», и опять никчемная болтовня, и вдруг неожиданная решимость сказать ему, кто он есть, если Хуршидов еще раз будет груб и несносен с Норой. Он ведь должен когда-нибудь избавиться от чувства робости. Вернее, он должен был объяснить — не кто есть Хуршидов (его Алишо мог оправдать, человека с «грузом семейности»), а кто есть сам Алишо — ведь, право же, совершенно напрасны эти подозрения и вся возня человека, который совершенно не знает его, а Алишо, ведь он кроткий человек, но гнев кротких бывает страшен, и Хуршидов должен будет почувствовать это, если завтра… А завтра последний день, потом он уедет в Той-Тюбе — чувство восторга и смущения от всей этой истории, в которой больше пустой страсти, страсти, бесполезно растрачиваемой, немного надежды и совсем мало истинного, — все это вновь взволновало Алишо, когда он лежал и не мог уснуть, уязвленный смехом соседей по номеру, когда часа три назад вернулся сильно возбужденный от одного бокала шампанского: «Студент отбился от рук».

Право же, вот цена мужской дружбы! Эгоизм, чуточку грубости, отсутствие любопытства и презрение к тому, кто старается преуспеть в любви, — так приблизительно представлял Алишо атмосферу случайных сообществ, в которых и выдвигается вперед человек типа Хуршидова или бородатого мужа учительницы.

Но завтрашнего дня, которого так ждал Алишо, не было. Вернее, был он лишь в тряске в автобусе и в беготне по многочисленным лестницам консерватории под шум расстроенных инструментов, в лицах удивленных его назойливостью секретарш, студентов, которые и не слышали о Норе; в передышках рассматривание стенных газет с огромными басовыми ключами по краям в классах фортепьяно, виолончели, скрипки, гобоя, национальных инструментов, всюду — ответы вполголоса, через силу, невнятно — обычная экзаменационная суета. Ведь как это нелепо — в такой атмосфере, среди всех этих звуков, хорового пения, вокала, надеяться найти Нору, это ведь так противоестественно — быть и хозяином и сторожем, и гонцом и душеприказчиком своей влюбленности, и ее транжиром, ибо с каждым часом он все трезвее ощущает свою потерю, свою неспособность среди хаоса реальности хоть как-то что-то понять, пока вдруг к нему не приходит такая простая мысль: «ОН НЕ РАЗРЕШИЛ ЕЙ СЕГОДНЯ ВЫХОДИТЬ», — мысль, как выяснилось, неверная; чтобы вырваться из плотности звуковой атмосферы, он возвращается в гостиницу на такси, поторапливая шофера. А потом странный вопрос: «Подождать?» — словно шофер