Кутузов - Лидия Ивченко

О чем еще настойчиво просил полководец? «Чтобы дать некоторое облегчение солдатам, которые разорвали в походе свою обувь, я подумал, не было ли бы возможно во всех тех местах, где мы будем иметь дневку, собрать сапожников чтобы помочь солдату при починке его обуви? Я не знаю насколько это достижимо, но был бы очень благодарен Вашему Превосходительству за это. Я также прошу, поскольку это возможно, побудить купцов в разных городах предложить к продаже имеющуюся у них на складах подошвенную кожу и установить на нее цену, чтобы никакой купец не мог требовать за нее дороже и солдаты не переплачивали. <…> Мне остается еще только указать Вашему Превосходительству, что обещанная солдатам порция водки не выдавалась второй колонне; я приписываю это невозможности приготовить ее в таком количестве и потому, не распространяясь по этому поводу, лишь очень прошу любезно позаботиться о том, чтобы мясо согласно обещанию, варилось с овощами, а не только в воде, как это делалось до сих пор»34. В трудах современных авторов в 1990-х годах появилась версия о том, что Кутузов был настолько жестокосерден и циничен, что беззаботно бросил на произвол судьбы воинов, раненных при Бородине; кого на поле битвы кого в Москве… Приведя строки из официальной переписки Кутузова 1805 года, позволим задать вопрос: производит ли полководец впечатление человека бессердечного, равнодушного к чужой боли, даже если речь идет о нижних чинах которых он называл «товарищами по оружию»? Документы эпохи указывают на то, что перед нами человек иного нравственного склада: религиозный Кутузов — против давно уже ни во что не верящих авторов, которым интересен не характер Кутузова но для чего-то нужен миф, его порочащий. В наши дни любой положительный экранный герой легче разбрасывается человеческими жизнями, чем это делал «предводивший армиями» военачальник.

24 сентября М. И. Кутузов прибыл для переговоров в Вену где его торжественно встретили двор и представители всех сословий. Император Франц от души благодарил русского генерала за скорость марша. В тот же день Кутузов сообщил Александру: «Австрийский генерал-майор Страух (Штраух) сего числа вручил мне шестьдесят тысяч гульденов именем Государя своего, пожалованные офицерам армии, высочайше мне вверенной, в виде столовых денег, на время формированного марша»35. Военный историк А. И. Михайловский-Данилевский отметил в своем труде: «В первенствующем Министре, графе Кобенцеле, бывшем некогда послом в Петербурге, нашел Кутузов своего старинного, короткого приятеля, собеседника Эрмитажных вечеров Императрицы Екатерины. Граф Кобенцель представил ему Членов Военного Совета, имевшего тогда сильное влияние на дела военные. Сначала Члены Совета опасались, что найдут Кутузова столь же твердым и настойчивым, как Суворова, когда он въехал в Италию, но с первой встречи увидели в Кутузове готовность во всем с ними соглашаться, даже руководствоваться их мнениями. Обладая редкою способностию господствовать над умами и привязывать к себе сердца, Кутузов в несколько дней устроил дела, требовавшие присутствия его в Вене <…>»36. Михаил Илларионович не стал удивлять австрийцев непреклонностью характера, стремлением повелевать, подчинять всех своей воле, эксцентричностью выходок, — всем, чем славился А. В. Суворов. Кутузов был отличным психологом, твердо знавшим: для того чтобы добиться успеха, ни в коем случае не следует демонстрировать свое превосходство или оказывать на людей давление. Напротив, следует признать их достоинство, попросить не оставлять советами, незаметно убедив в том, что его намерения совпадают с их пожеланиями. Он находился на чужой территории, где положение его армии целиком зависело от доброй воли союзников, поэтому и не пошел по пути Суворова, сразу настроившего их против себя. Этот путь был вообще не для Кутузова. 26 сентября Михаил Илларионович отправил письмо товарищу министра иностранных дел графу А. П. Чарторыйскому: «24 сентября <…> я прибыл в Хетцндорф, охотничий замок в небольшом расстоянии от Вены, где после представления нас графом Разумовским Его Величеству, Императору и Королю, мы были оставлены обедать. Этот Монарх оказал мне бесконечно любезный прием и в различных выражениях высказал мне, что он полностью разделяет те чувства, которые неизменно высказывает наш августейший повелитель, и что нет ничего приятнее, как иметь дело с Императором Российским, который ничего не делает наполовину, что он прекрасно понимает, что без его помощи меры, принятые, чтобы приостановить последние успехи французского правительства, не были бы столь внушительны <…>». Однако следующие строки выдавали подлинную озабоченность старого дипломата и воина: «Вчера вечером граф Кобенцель сообщил господину послу графу Разумовскому, что французская армия, разделенная на пять колонн, вступила на прусскую территорию, несмотря на протесты их представителей, которым генерал Бернадот заявил, что ничто не может его остановить и все, что он может сделать, это соблюдать наистрожайшую дисциплину и платить наличными деньгами за все, что ему будет доставляемо во владениях Прусского Короля»37. Прусский король категорично отказал Александру I пропустить через свою территорию русские войска, и корпусу Ф. Ф. Буксгевдена из уважения к воле Фридриха Вильгельма III пришлось обходить его владения. Для Наполеона всех этих дипломатических «мелочей» не существовало, коль скоро они шли вразрез с его стратегическими замыслами. Как часто сталкивались два мира: «старая Европа» и мир, созданный революцией. «В наше время энергичны только разбойники», — сокрушался Ж. де Местр. Это проявлялось не только в воззваниях Наполеона, но и в поведении его маршалов.

27 сентября Кутузов нагнал свои войска в Браунау в твердой уверенности в скором их соединении с австрийцами, находившимися в крепости Ульм на границе с Баварией. Здесь его впервые увидел И. Бутовский, получивший назначение состоять при Кутузове ординарцем: «Скоро зала наполнилась генералами и штаб-офицерами. Сзади нашего фронта была маленькая дверь, вроде потаенной, и оттуда через полчаса вышел Кутузов в теплом вигоневом сюртуке зеленоватого цвета. Скромно пробравшись вдоль стены к правому флангу, сперва прошел он офицеров, разговаривая с некоторыми, а потом начал смотреть наш фронт. Я стоял по старшинству полка первый. <…> Михайло Ларионович подошел ко мне, спросил мое имя и которой губернии. На мой ответ он вскричал: „Ба, малороссиянин!“ — и, обратясь к Милорадовичу, промолвил: „Благословенный край, я провел там с корпусом мои лучшие годы (выделено мной. — Л. И.), люблю этот храбрый народ!“ Случившемуся тут же моему шефу генералу Дохтурову он приказал оставить меня при Главной квартире бессменным [ординарцем]. Потом я узнал, что Кутузов часто посещал дом моего деда и нередко проживал у него дня по три и более. Переступив во вторую шеренгу и проходя по ней, он проговорил с каждым вестовым несколько слов: все из них были уроженцы великороссийских губерний, и он о каждом русском племени отозвался в различных выражениях с искусной похвалой <…>»38. В Браунау русский посланник в Баварии барон Бюлер, покинувший Мюнхен в связи со вступлением туда французов, подтвердил точность сведений, полученных в Вене. Баварский курфюрст не пленился программой «положительных намерений» и «твердопринятых правил» союзников, переметнувшись к неприятелю, обещавшему ему щедрое вознаграждение за счет земель, входивших в империю Франца II. Для Кутузова это означало, что войска Наполеона уже стояли на дороге, ведущей к Ульму. Более подробных сведений о противнике не было. В отличие от простодушного Павла I, сообщившего всей Европе о походе казаков в Индию, Наполеон запретил помещать в газетах какую-либо информацию о движении своих войск. Князю П. И. Багратиону было приказано составить авангард армии, и по всем направлениям отправились конные разъезды и лазутчики. Пока же главнокомандующий остановил свои войска в ожидании известий. Через три дня пришло письмо от эрцгерцога Фердинанда, на первый взгляд содержащее сведения об успехах австрийцев, но сильно насторожившее Кутузова: «Неприятель не хочет атаковать нас с фронта, но обходит нашу позицию, стараясь помешать мне соединиться с вами. <…> В самом деле, наше соединение с вами становится на минуту невозможным, или, по крайней мере, опасным, потому что неприятель овладел Донаувертом. <…> Находясь в Ульме, я не могу терять выгоды действовать на обоих берегах Дуная»39. В письме сообщалось, что эрцгерцог намерен зачем-то дважды переправиться через Дунай: сначала на левый, а потом на правый берег, но «ниже», без уточнения, где именно. Русским же войскам предлагалось присоединиться к союзникам, чтобы «приготовить неприятелю участь, какую он заслуживает». Кутузову, несмотря на бодрые заверения эрцгерцога, стало очевидно, что австрийцам нужно уносить ноги с «превосходной позиции», но чтобы не обидеть союзников, он отдал приказ по армии: «Сего числа получил я известие о победе, одержанной императорско-королевскими союзными войсками при городе Ульме сего месяца 11-го числа нового штиля над французскою обсервационною армией под командованием фельдмаршала Нея. <…> Для принесения Всевышнему благодарения о благословении союза нашего и даровании победы и утверждения в мужестве имеет быть в моей квартире завтрашнего числа молебствие в 10 часов пополуночи, при коем быть генералитету и наличным штаб-офицерам, в Браунау находящимся»40. Но тут же он отдал приказ генерал-лейтенанту Д. С. Дохтурову: «Нужно мне отделить один баталион от вашей колонны к Шердингу для занятия там прохода: для чего и отделить из колонны вашей с баталионом, который немалолюден (!!!), исправного штаб-офицера, и ежели сей не знает немецкого языка, то иметь ему одного или двух офицеров, сей язык знающих. <…> Мне кажется, можно бы отрядить майора Узмера с баталионом, которым он командует»41. Из приказа видно, что в батальонах не хватало отставших на марше людей и исправных офицеров с боевым опытом. При всем старании невозможно было избежать конфликтов; неприятные воспоминания об измене австрийцев в Суворовском походе 1799 года подогревались неопределенностью обстановки. 3 октября Кутузов отдал приказ по Подольской армии: «Рекомендую господам шефам подтвердить офицерам полков, им вверенных, оказывать должную в обхождении благопристойность с австрийскими офицерами, наипаче же всякое уважение и почтение к их генералитету»42. Русские войска, которые уверенно чувствовали себя на учебном плацу, вероятно, внушали Кутузову опасения в походе, поэтому 5 октября опытный генерал отдает подчиненным приказ о том, как вести себя в сражении, чтобы ему сразу не лишиться всей армии: «Часто будет случаться надобность формировать баталионные колонны, как для проходу сквозь линии, так и для лутчего наступления в трудных местах. <…> Свойственное храбрости российское действие вперед в штыки употребляться будет часто, причем примечать и наблюдать весьма строго: 1-е. Чтобы никто сам собою не отважился кричать победоносное ура! пока сие не сказано будет, по крайней мере, от бригадных генералов. 2-е. Чтобы при натиске неприятеля в штыки люди не разбегивались, а держались во фрунте, сколько можно. 3-е. Сколь скоро сказано будет: стой! равняйся! тотчас остановились; тут видна будет доброта каждого баталиона особенно и достоинство его командира, который предписанные сии осторожности выполнит»43.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});