Гудбай, Восточная Европа! - Якуб Микановски

в глотки.

Но почему ссора между республиками превратилась в смертельную войну соседа против соседа? Как могли люди, которые знали друг друга всю свою жизнь, внезапно ополчиться друг на друга? Здесь решающую часть головоломки представляет собой пропаганда. При Тито в Югославии было восемь телевизионных станций – по одной для каждой из шести республик, плюс Воеводина и Косово, – все они сотрудничали, создавая единое общее вещание. Правило в те годы состояло в том, что человеку разрешалось критиковать национализм собственной республики, но не национализм своих соседей.

К началу 1990-х годов различные станции выпускали конкурирующие передачи, которые большую часть времени посвящали нападкам на братские республики. Белградское радио и телевидение отличались особой злостью, бомбардируя своих зрителей ужасающими сообщениями об агрессии хорватских и боснийских мусульман. Когда в 1991 году разразилась гражданская война, многие сербы, особенно те, кто жил в Боснии и Хорватии, окончательно убедились, что их вот-вот уничтожат «орды усташей» и «мусульманские джихадисты».

Пропаганда может превратить соседей во врагов и даже оправдать комбатантов в их преступлениях. После того как в мае 1992 года сербские войска обстреляли рынок Сараево, убив двадцать шесть мирных жителей в очереди за хлебом, телевидение боснийских сербов сообщило, что мусульмане сами инсценировали резню своих же сограждан, чтобы подставить сербов. Когда два года спустя сербские войска снова атаковали рынок, та же радиостанция аналогичным образом заявила, что мероприятие было инсценировано. В этих условиях любая ложь, какой бы нелепой она ни была, становилась правдоподобной. В средствах массовой информации циркулировали дикие слухи. Один такой утверждал, что мусульмане скармливали живых сербских младенцев львам в Сараевском зоопарке.

К тому времени, когда распространилась эта странная история, львы в Сараевском зоопарке уже исчезли. Всего через несколько месяцев после начала четырехлетней осады Сараево в зоопарке закончилась еда. Кто-то застрелил жирафов, пони и буйволов. Львы, тигры, леопарды и пумы медленно умирали от голода, поедая своих сородичей, когда те по очереди умирали. К октябрю 1992 года в живых осталась только одна медведица, черная самка. Добровольцы, несмотря на огонь снайперов, кормили ее хлебом и яблоками – единственной едой, которая была у них под рукой, но к ноябрю и это животное погибло.

В Сараево в годы осады время текло по-другому. Продовольствие для голодающего города приходилось доставлять по воздуху – сейчас в нем установлен издевательский памятник знаменитым невкусным говяжьим консервам, которые доставлялись вертолетами, – и даже хоронить мертвых означало подвергать себя смертельному риску. Только на Львином кладбище погибло десять могильщиков, в то время как еврейское кладбище Сараево – красивое место, расположенное на склоне холма с видом на австро-венгерскую часть города и долгое время использовавшееся как аллея влюбленных, – превратилось в гнездо снайперов.

Но в то время как Сараево переживало вечную зиму блокады, остальная Восточная Европа переживала внезапную оттепель. Начало 1990-х годов стало весной капитализма. Во многих местах люди приветствовали ее приход с безудержным – и нереалистичным – энтузиазмом. Во время демонстрации 1990 года в Софии рядом с транспарантами, призывающими к «Хлебу, миру и свободе!» – отголоску ленинского лозунга «Мир, земля, хлеб», некоторые более обнадеженные протестующие держали в руках плакаты с надписью «Свободный сегодня – богатый завтра!».

Большинство из этих надежд на немедленное обогащение быстро угасли. Схема перемен демонстрировала удивительное единообразие. Практически везде скорейшим образом демонтировали старый государственный контроль над экономикой, при этом приватизация государственной собственности продвигалась поразительными темпами. Квартиры и дома внезапно приобрели частных владельцев. Рабочие места исчезли. Сельскохозяйственные кооперативы закрылись. Большинство рабочих судоверфи, которые поставили Польскую коммунистическую партию на колени протестом в Гданьске и положили начало движению «Солидарность», теперь наблюдали, как их рабочие места продают на металлолом. То же самое в конечном счете произошло и с большей частью остальной тяжелой промышленности региона.

Реструктуризация привела к стремительному росту безработицы и ужасающей инфляции. Повсюду накопленные за целые жизни блага таяли в воздухе. Новое время принесло ужасные потрясения, особенно пожилым людям. Многие мечтали о возвращении к старым временам, когда занятость была гарантирована, а государство заботилось об их здоровье и благосостоянии. Теперь внезапно врачи стали требовать наличных, в то время как наличные теряли ценность с каждым днем. Краткого знакомства с хаосом свободного рынка оказалось достаточно, чтобы прошлое начало казаться утраченным золотым веком. По словам одного венгерского работника фермы, «Янош Кадар в течение 30 лет пытался заставить людей полюбить коммунизм, и так он ничего и не добился; нынешнее же правительство нажило врагов всего за два года!».

Однако для других – особенно для молодежи – зарождающаяся рыночная экономика открыла путь к прежде невообразимым удовольствиям. В августе 1989 года молодой польский журналист записал в дневнике, что с ним произошло нечто невероятное: он зашел в магазин и купил три фунта канадского бекона без криков, драк, очереди. «Мне двадцать три года, – писал он, – и впервые в жизни я самостоятельно приобрел ветчину». Несколько месяцев спустя он купил свой первый киви. Он записал и эти свои впечатления от первого знакомства: «Снаружи фрукт похож на картошку. Внутри – экстаз».

Новые вкусы вызывали новые желания, удовлетворить которые можно было, только окунувшись с головой в мир коммерции. Большинство восточноевропейцев привыкли жить в условиях незаконной торговли. Годы лишений научили их, что лучшая стратегия выживания – это оставаться одной ногой в социализированной рабочей силе, а другой – на черном рынке. Например, поколение польских альпинистов, которые в 1980-х годах были лучшими гималайскими альпинистами в мире, финансировали свои экспедиции за счет такого сочетания мероприятий: два или три месяца в году они работали, крася дымоходы на крупнейших заводах страны. Остаток года они проводили в Индии и Непале, где зарабатывали большую часть своих денег, провозя контрабандой виски и шубы из овечьих шкур обратно в Польшу.

Конец коммунизма означал упадок такого промежуточного образа жизни. (Он также, по совпадению, положил конец великой эпохе польского альпинизма.) Теперь каждому приходилось бороться за жизнь. Первые предприятия полностью сосредоточились на первоначальном накоплении, обычно иностранной валюты. Пункты обмена валюты и ломбарды быстро заняли все свободные площади в столицах Восточной Европы. Те м временем каждая большая частная квартира, казалось, превратилась в антикварный магазин, а каждый незанятый участок тротуара – в базар, торгующий старыми медалями и иконами.

Через год или два, когда основной спрос на ликвидные активы был удовлетворен, зарождающаяся коммерция переключилась на более высокие потребности. В великую эпоху ортодонтов и туристических агентств все, кто мог, либо лечили зубы, либо отправлялись в свой первый отпуск на Средиземноморье. В то же время все более