Свет в окне - Елена Катишонок

Сейчас он не мог оказаться рядом с сыном, но тем больше можно будет ему рассказать при встрече, и Карл мечтательно копил воображаемые разговоры с мальчиком, ловил себя на том, что время от времени начинает бормотать что-то вслух.

Так, в мысленных беседах с Ростиком, делал круг и возвращался домой. Он постепенно привыкал к новой квартире и приучал ее к себе, как новый хозяин приучает собаку или кошку. Привыкал к новым звукам: дверному звонку, к акустике комнат, почти не заполненных мебелью, – только самое необходимое. В раковине что-то булькало, словно кто-то полоскал на кухне горло. У крана тоже обнаружились капризы: включенный, он рокотал, потом гневно трясся, и только после этого ровной струей текла вода. Коварство холодной кладовки, о которой предупреждала прежняя хозяйка, в июне обнаружить было трудно.

Приехав в очередной раз к матери, застал ее в постели. Не звонила – не хотела беспокоить. Слабость, лихорадит немножко: «Ничего страшного, пройдет». С трудом уговорил поехать в поликлинику и остался ждать в коридоре.

В летний субботний день народу в поликлинике было мало. Над окошком регистратуры висел транспарант: «МОЙТЕ РУКИ ПЕРЕД ЕДОЙ!». А в другое время, подумал Карл, медленно шагая по коридору; после еды, например? Здание было старое, с трещинами на потолке и лысыми, истончившимися от бесчисленного множества шагов половицами. У одной стены стояла длинная грубая скамейка, у противоположной – венские стулья, выкрашенные в белый цвет; краска на них лупилась, как яичная скорлупа. Стенные панели, некогда из темного дерева, тоже были покрыты масляной краской, но не белой, а коричневой.

Газету Карлушка купить не успел и теперь бездумно пялился на большой плакат, висящий над скамейкой. Там на фоне голубого неба красовалось дерево с пышной листвой. Несмотря на густую крону, дерево тени не отбрасывало, но прямо под ним был нарисован улыбающийся малыш, доверчиво тянувший вверх пухлые ручки. Если бы ребенок умел прочитать зловещую надпись: «ЭНЦЕФАЛИТНЫЙ КЛЕЩ ОПАСЕН», то бежал бы от дерева со всех ног. Однако в аквамариновое небо был вляпан густой желток солнца, зелень листвы успокаивала глаз, а самого клеща видно не было.

Ростик никогда не был пухленьким, даже в самом умилительном возрасте. Узкоплечий, худенький, он всегда вызывал тревогу взрослых, особенно Ларисы, которая провожала ревнивыми взглядами увесистых и полнокровных чужих детей.

Ростик, росточек мой. Водится ли в ГДР энцефалитный клещ?

Дежурный врач, молодой румяный парень, оживленно говорил по телефону. Ларисе захотелось уйти, но решиться не могла и продолжала стоять у двери. Врач говорил, улыбаясь и скользя взглядом по кабинету, столу с бумагами, окну и стоящей женщине. Взгляд не менялся; он кого-то ласково убеждал – девушку, наверное. «Чао!» – сказал на прощанье и кивнул Ларисе: «Проходите. Что у вас?»

Послушал легкие, что-то записал. Стряхнув термометр, велел измерить температуру. Все свои действия врач совершал, пританцовывая одной ногой, отчего мелко дергалась коленка. Больной, что ли, подумала Лариса. Пока она держала градусник, врач скучал и начал негромко насвистывать какую-то мелодию; нога дергалась в такт. Здоров, как бугай.

Посмотрел на градусник, потом на Ларису. Она приготовилась уходить, однако врач протянул бумажку: «Рентген-кабинет на третьем этаже. Потом опять ко мне».

На третьем этаже пришлось ждать в очереди: старушка с опухшей стопой и зареванный мальчуган лет семи с безжизненно висящей рукой, окруженный растерянными родителями. Мальчик совсем не был похож на ее внука, но сердце защемило от горечи. Не надо было сюда приходить, не надо.

Получив упругие тяжелые снимки, Лариса вернулась к дежурному врачу.

Кроме пневмонии, врач нашел у матери нарушение сердечного ритма и настоятельно рекомендовал покой. В ближайшее время нечего было и думать о возвращении в деревню. Лариса, и без того не любившая свою комнатенку, должна была в ней оставаться в жаркие летние дни и принимать таблетки. Внезапное обилие лекарств ее пугало.

Карл растерялся. Переселиться к нему мать отказывалась наотрез, да он и сам понимал, что болезнь не время для переезда и даже разговоров о нем. Вместе с тем надо было постоянно следить, чтобы она вовремя приняла лекарство, поела; купить и принести самое необходимое. Выручал сезон: многие сотрудники и большая часть начальства были в отпуске, работа шла вяло.

Пневмония сдалась довольно скоро, но что-то надломилось в самой Ларисе. Не всегда Карлу удавалось дозвониться: мать засыпала днем и спала подолгу, поднимаясь неохотно и с явным усилием. Жаловалась, что плохо спит по ночам, и участковый врач назначила снотворное. «Легкие чистые, – сказала врач, – антибиотик закончили, будем восстанавливаться. Гуляйте побольше; ну и поливитамины, конечно». Карл проводил ее по коридору к выходу, и торопливо начал объяснять, понизив голос:

– Раньше с мамой такого никогда не было, доктор. Она очень активный… – но договорить не успел, врач перебила:

– Ну что же вы хотите, в таком возрасте да на фоне пневмонии? У меня почти половина участка старики да инвалиды; пожили – и слава богу, чего уж…

Это «что же вы хотите» долго звучало у него в ушах. Врачихе можно посочувствовать: все они перегружены, в том числе больными стариками да инвалидами, все понятно, только в Карле все восставало против такого оправдания. Шестьдесят восемь лет – не конец жизни, а по ее логике получается именно так: пожили – и хватит, «чего уж». Что она скажет лет через тридцать, когда будет на пенсии и вызовет на дом коллегу? И что скажет врач, который придет по вызову, – подумает ли, что зажилась она, на участке и так избыток стариков?

Он никогда не задумывался о возрасте матери и вообще о старости – потому, наверное, что отец умер молодым. А ведь не так это, не совсем так: отцу было шестьдесят три. Это я был молодым. Но не только это: отец всегда был молод, сколько бы лет ему ни стукнуло; таким в памяти и остался.

Мать была… вне возраста, что ли, поэтому теперешнее ее состояние вводило Карла в замешательство. Седина в волосах ее нисколько не портила; очки… Она давно читает в очках, но очки – это еще не старость. Она никогда не жаловалась на бессонницу и не спала днем. Хотя вспомнилось тут же, как она берет в руки и тут же снова ставит на стол чашку, смущенно улыбаясь: «Рука болит; боюсь уронить». Или, когда поднимаются по лестнице, вдруг останавливается на площадке, морщась от боли: «Сейчас… колено», – и отмахивается от его вопросов, от его поддержки: «Я сама».

Он вспомнил древнюю легенду или притчу, которую читал в детстве. Мудрецы спорили о том, что человек должен сделать в жизни. Самое главное было посадить дерево, родить ребенка и убить змею. Маленький Карлушка только-только научился читать, они приехали в ссылку, и каждый человек, каждая семья пытались устроиться в чужом месте, приспособиться к нему, не мечтая о том, чтобы прирасти. Что это была за книга и как она попала к нему в руки, он не помнил, тем более что в то время его бесконечно занимал самый процесс чтения, была ли то газета, книга или казенная инструкция. Запомнился, однако, мудрец со своим предписанием. Он гордо прочитал отцу всю страницу, потом спросил:

– А ты змею можешь убить?

Отец не сразу ответил.

– Это самое трудное, – сказал задумчиво, – змею убить. Все остальное я сделал, – он кивнул на книжку. – Я посадил много деревьев; вернемся домой – увидишь. Сын у меня тоже есть…

– А змею? Змею ты убил?

– Убил, – помолчав, ответил отец. – Это было очень трудно, но змею тоже убил.

В детстве он часто представлял себе, как отец подкрадывается с палкой к огромной свернувшейся змее, поднимает руку… Но змея уползает, он гонится за ней по лесной дорожке, дорожка из лесной незаметно превращается в гравиевую, и Карлушка засыпал.

Дерево – ребенок – змея… Разве убить змею не проще всего остального, почему для отца это было так трудно?

Вдруг высветился в памяти недавний плакат, увиденный в поликлинике: дерево, ребенок и условная змея – энцефалитный клещ; просто вспомнил не сразу.

Обеденный перерыв подходил к концу. Здесь, в столовой, тоже чувствовалось ленивое лето: никто не торопится, много свободных столиков. Наверху, в отделе, тоже пустуют многие столы. В такое время хорошо работать – или решать кроссворд, или красить ногти, чему серьезно и самозабвенно предается новенькая, Наташа – молодой специалист. Штиль, полный штиль.

И как раз поэтому Карлу пришлось ехать в командировку. Начальник отдела развел руками: «Вариантов нет, сам видишь. За недельку управишься – и назад. В понедельник и отправляйся». Он тоже уходил в отпуск, мыслями был уже не здесь, а в Минводах, и не было ему никакого дела до Карлушкиной больной матери, хотя посоветовал, подписывая командировку: «Ну, договоришься с соседями как-нибудь, что ли», – и посмотрел на часы.