Конец «Русской Бастилии» - Александр Израилевич Вересов

Ленину? «Дорогой Владимир Ильич». «Уважаемый товарищ Ленин». «Наш дорогой и любимый Ильич»…

Ни одно из этих начал не нравилось Жуку. Кто знает, как нужно обращаться к вождю мировой революции?

Вдоволь намучившись с первыми строчками, так и не решив эту сложную задачу, Иустин перешел к самой сущности письма. Он справедливо рассудил, что начало можно приписать и к готовому письму.

Но тут дело пошло еще трудней. Нужно ли рассказывать Ильичу о шлиссельбургских делах? Есть у него время думать об уездном ладожском городишке? Все равно надо написать!

Комиссар делился с Лениным своими раздумьями. Писал ему о том, как трудно приходится и хлеба не хватает, даже чтобы детей накормить досыта… Много еще на нашей светлой дороге всякого старья. Есть и шкурники, и хапуги, и трусы. Отбросим их, потому что в будущее идти — добрым, честным, красивым людям. Пусть Ильич знает: шлиссельбуржцы — народ верный, не подведут!

Теперь — о главном: о Питере, о плане его обороны. Одним духом Жук накатал полный лист, но перечел и ахнул. Словеса, конечно, правильные, да слишком уж сильные. Совсем позабыл Иустин, кому пишет.

И опять — вопрос неразрешимый: нужно выбирать выражения поделикатней или же, поскольку вождь мирового пролетариата — человек до корня свой, можно в письменной беседе с ним выкладывать все, что на душе. Будто и деликатность не помешает. Будто и правду надо говорить без прикрас…

Совсем замучился комиссар. Вся канцелярия уездного Совета в неделю не израсходует такую уйму бумаги. Кругом — на столе, на полу — исписанные и перечеркнутые листки. Вошедшего в комнату Чекалова Иустин попытался тотчас засадить за работу.

— Помоги мне, брат. Поверишь, голову разломило. Не спец я по письменной части.

— Никакого пи́сьма не требуется, — сказал Николай.

— Э, нет, — заупрямился Иустин, — надо! Один только Ленин и может нам ответить.

— В том-то и дело, — раздельно произнес председатель Совета, — что Владимир Ильич уже ответил.

— Кому? — озадаченно спросил Жук.

— Тебе, мне, всем петроградским рабочим. Вылезай-ка из своей берлоги, пойдем!..

В Шлиссельбурге били соборные колокола. На площадь перед зданием уездного Совета сходился народ.

К тому времени, когда здесь появились Чекалов и Жук, не меньше пяти тысяч человек заполнили площадь. Все выжидающе поглядывали на крыльцо Совета. Догадывались, что собирают по военному делу. Но в точности никому ничего не было известно.

Председателя совдепа встретили дружным гулом. Из толпы неслись полушутливые замечания.

— Что там приключилось, Михайлыч?

— На обедню иль на панихиду скликают?

— Давай докладывай, председатель!

Чекалов развернул и положил на перила телеграфный бланк. По обычаю, давно установившемуся, и по доброй дружбе, которую Николай сохранил с питерскими типографщиками, самые важные новости узнавались в Шлиссельбурге еще до выхода газет.

— Я прочту вам, — отчетливым, далеко разносящимся голосом выкрикнул председатель Совета, — только что полученное обращение Владимира Ильича Ленина «К рабочим и красноармейцам Петрограда»!

Услышав имя Ленина, многотысячная и все возраставшая масса людей прихлынула к крыльцу и затихла. Чекалов мог продолжать не напрягая голоса.

— «Товарищи! Наступил решительный момент, — читал он, — царские генералы еще раз получили припасы и военное снабжение от капиталистов Англии, Франции, Америки, еще раз с бандами помещичьих сынков пытаются взять красный Питер… Взяты Красное Село, Гатчина, Вырица. Перерезаны две железные дороги к Питеру. Враг стремится перерезать третью, Николаевскую, и четвертую, Вологодскую, чтобы взять Питер голодом».

Положение на фронте было известно шлиссельбуржцам. В рабочем батальоне давно уже поговаривали, почему нет приказа выступать. Теперь слушали слова, зовущие в бой.

— «Товарищи! — продолжал чтение председатель Совета, — вы все знаете и видите, какая громадная угроза повисла над Петроградом. В несколько дней решается судьба Петрограда, а это значит наполовину судьба Советской власти в России».

Голос Чекалова дрогнул. Николай судорожно глотнул воздух. По площади словно ветром взмахнуло. Люди, сознавая величие минуты, важность происходящего, поснимали шапки.

Николай, задыхаясь, вскидывая над головой руку, бросал в толпу ленинские слова с болью и гордостью.

Слушая этот громовой и страстный призыв, Иустин Жук старался представить себе, что переживал Владимир Ильич, когда писал это обращение. Ленин разговаривал с миллионами людей, как с задушевным другом, ничего не скрывая, надеясь и веря.

А над площадью неслось, набирая силу, громыхало, как удары набата:

— «Товарищи! Решается судьба Петрограда!.. Помощь Питеру близка, мы двинули ее. Мы гораздо сильнее врага. Бейтесь до последней капли крови, товарищи, держитесь за каждую пядь земли, будьте стойки до конца, победа недалека! Победа будет за нами!»

Стараясь пересилить разноголосицу, взметнувшуюся над площадью, Жук кричал Чекалову:

— Понятно? За каждую пядь драться! До последней капли крови! И никакого там «заманивания». Драться, чтоб у Юденича башка с плеч долой!

На крыльцо наседала толпа. Рухнули перила.

— Пиши нас в Красную Армию! — выкрикивали голоса.

— Меня пиши и сына, он на озере, на митинг не поспел.

— Добровольцами идем. Раз Ленин зовет, — идем!

За первые же часы после митинга шлиссельбургский батальон вырос вдвое.

В самой сложной боевой обстановке бывают моменты, когда ход событий, при всем их накале, как бы замедляется. Стрелка весов истории колеблется: в ту ли, в другую сторону ей пойти?

Но вот на чашу брошено ленинское слово. Слово, рожденное порывом и рождающее порыв.

Теперь событиям — мчаться, греметь, полыхать!..

До отправки батальона на фронт Шлиссельбургский совет заседал непрерывно.

Разбирались вопросы, требующие немедленного решения: об оружии и амуниции для вновь вступивших в батальон, об охране завода и города, о пуске кирпичного завода и строительстве общей столовой.

Здесь же, на заседании, возник вопрос, едва не вызвавший ссору между Иустином и Николаем. Это была вторая крупная размолвка за все время их дружбы.

Чекалов говорил, как о деле само собой разумеющемся, что он уходит на фронт с батальоном.

Вдруг Жук берет слово, поднимается и, стараясь не встречаться взглядом с Николаем, заявляет:

— Ставлю на обсуждение членов Совета вопрос о председателе Совета. Считаю, что Чекалова отпустить на фронт никак невозможно. Уезд наш пограничный, население большое. Без Чекалова оставить уезд нельзя.

Николай положил на стол составленные на митинге списки добровольцев и показал на свою фамилию — первую в первом списке.

— Добровольцы пойдут воевать, а я, всех записавший и себя тоже, останусь дома? — спросил Николай. — Люди скажут, что я обманул их!

Члены исполкома понимали обиду Чекалова. Но ведь и Жук был прав.

— Я не только пойду с батальоном, — настаивал председатель Совета, — но пойду рядовым. Сейчас все решается пулей и штыком. Никто не лишит меня права на винтовку, даже товарищ Жук.

Иустин защищал свое предложение. Николай поглядывал на него с яростью.

Грустно было Иустину, — нехотя