Искры - Раффи

они стояли в застывшей позе голыми коленями на мелком, режущем щебне, держа в руках по большому кирпичу, Третий ученик стоял рядом с палкой в руках и следил, чтоб они не изменили положения.

— В чем провинились эти несчастные дети? — спросил Аслан.

— Я, сударь, приказал моим питомцам, чтоб они вне школы ни с кем не разговаривали, даже с родными, словом, постоянно хранили молчание — ведь молчание главный признак скромности… А они, мерзавцы, нарушили мой приказ.

— А как вы узнали?

На лице учителя вновь мелькнула обычная улыбка. И налитые кровью глаза на сей раз совершенно исчезли за толстыми веками. Все морщинки лица волнами набежали на глаза и заслонили их.

— Я, сударь, все знаю, от меня ничего не скроешь — ответил достопочтенный с особым хвастовством. — Если я заподозрю кого-то, кто нарушил наказ, у того я измеряю рот и тотчас же узнаю: говорил он вне школы, или нет.

— Следовательно, у того, кто говорил, рот увеличивается?

— Ну, конечно, сударь, увеличивается.

Аслан на этот раз не в силах был удержаться от смеха. Достопочтенный решил, что его блестящее открытие поразило доктора, набрался храбрости и обратился к мастеру Фаносу, за все время не проронившему ни слова:

— Вы, мастер, можете подтвердить, какие у меня ученики. Могут ли найтись еще такие?

— Конечно, нет, — язвительно заметил Фанос, — подобных учеников воспитать можете только вы…

Достопочтенный принял его ответ за чистую монету.

Мы вышли из школы под весьма тяжелым впечатлением.

В школе тер Тодика было многое множество правил и строгостей, но там никому не приходило в голову измерять рот ученика с целью проверить, не разговаривал ли он вне школы.

— Как я ни старался удалить этого мерзавца из школы — ничего не вышло, — сказал на улице мастер Фанос.

— Почему?

— У него много сильных покровителей — его преосвященство и губернатор-паша.

— А что ж они находят в этом негодяе, почему защищают его?

— Именно потому, что он негодяй. Вы не сыщете человека более безнравственного и испорченного. Он в полном смысле — преступник, Его следовало б стереть с лица земли.

Представьте себе: по вечерам он берет с собой учеников к паше; они остаются там всю ночь — поют, пляшут, развлекают пашу..

— Да, высокой нравственности научатся они там… — произнес Аслан с отвращением.

— Паша не знал, что у армянских детей приятные голоса, Что они умеют петь красивые песни. Раз, ночью, он был в гостях у его преосвященства и приметил юных певцов. Узнав, что дети понравились паше, его преосвященство приказал Симону отправлять во дворец лучших певцов каждый раз, как потребует паша.

— А родители разве не протестуют?

— Они такие же мерзавцы, если не хуже; они считают особой честью, что их дети служат украшением пиров у паши.

Было уже за полдень, когда мы вернулись домой. Аслан удалился в свою комнату, мастер Фанос — в красильню. А я спустился в сад полакомиться фруктами.

Глава 4.

ГУБЕРНАТОР-ПАША

Однажды утром Аслан объявил мне, что ему в этот день назначена аудиенция у губернатора, и он намерен взять меня с собой. Я очень обрадовался: никогда не приходилось мне видеть турецких сановников.

Губернатор-пашá жил в городе, точнее в крепости. От Айгестана было недалеко, тем менее пашá прислал за нами верховых коней в роскошной азиатской сбруе, в сопровождении двух гавазов[47].

Мы тронулись в путь; гавазы ехали впереди. Хотя христианам запрещено было въезжать в город на лошадях, но губернатор сделал исключение, желая оказать особый почет прибывшему в его город гостю.

Город произвел на меня чарующее впечатление — быть может оттого, что мне впервые приводилось видеть такой обширный населенный пункт.

Город Ван расположен на берегу Ванского озера. Его опоясывал глубокий ров и двойной ряд крепостных стен с пирамидальными башнями.

— Во время осады города, чтоб задержать неприятеля, — пояснил мне Аслан, — ров наполняют водой и подымают мосты. Кроме внешних укреплений, имелась и цитадель, созданная самой природой: посреди города, в его северной части, высилась огромная скала в полфарсаха[48] длиною; постепенно суживаясь кверху, она принимала клинообразную форму. На вершине этого клина стоял еще с незапамятных времен пышный замок, построенный, по словам армянских легенд, ассирийской царицей Шамирам[49].

При въезде в город непонятная дрожь пробежала по моему телу: мне было и приятно, и вместе с тем страшно. Город глухо и тяжело гудел. Мне представлялся гигантский муравейник, где вместо маленьких насекомых суетилось бесконечное множество людей и животных. По улицам стаями бродили собаки. Мы продвигались вперед с трудом. Гавазы расчищали путь. Со всех сторон были устремлены на нас сумрачные, полные неприязни взгляды. Магометанин не переносит «гяура»[50] в более или менее приличном виде. Аслан оставлял впечатление европейского консула или посла. Я, по его распоряжению, был в полном вооружении: пара пистолетов привязана к седлу, другая пара — за поясом; за плечом легкое ружье европейского образца, сбоку — шашка, вся в серебре, привлекавшая общее внимание. Почет, оказанный нам, производил не очень благоприятное впечатление и на армян. Не зависть говорила в них, а боязнь — как бы не вызвать гнева магометан. Сидя в своих лавчонках, утопая среди парчи, они были заняты своим аршином и не желали глядеть на нас.

Наконец, мы достигли дворца паши́. Внешне он не отличался роскошью, но внутри он блистал великолепием палат восточного деспота. Вокруг струились фонтаны, в цветущих садах разгуливали горделивые павлины, всюду сновали белолицые и чернокожие слуги. У главного входа нас встретил крупный государственный служащий. Мы прошли несколько дворов, один живописнее другого. Каскадами ниспадавшие воды, зелень и цветы, излюбленные предметы благолепия у людей оживляли дворы чарующей роскошью. Окна комнат сверкали разноцветными стеклами, стены были расписаны эпизодами из легенд и преданий.

В пышной листве и цветах утопал особняк паши. Там ночи напролет проводили в игре, пляске и пении, там в щелку и драгоценных камнях угасали красивейшие женщины страны. Это был рай любви и неги — и в то же время ад, полный слез и ужаса. Наверху, в роскошных залах гремели песни, а внизу в подземельях гремели кандалы, раздавались стоны тысячи заключенных. Мраморные плиты тонущих в зелени дворов не раз орошались кровью безвинных жертв, и прекрасные густолиственные деревья не один раз служили виселицами. При свете луны спокойное зеркало бассейнов отражало чудовищные, полные ужаса, злодеяния. Внешний мир никогда не мог знать, что творилось за глухими стенами дворца… Любовь, ликование, распутство царили здесь вместе со звериной жестокостью…

С малых