Пока смерть не разлучит нас - Мэри Джонстон

вздох. Стоявший рядом со мной губернатор обвел тревожным взглядом ряд заостренных кольев, которые были отнюдь не столь толсты и высоки, как следовало бы.

– Подобный способ ведения боевых действий мне в новинку, капитан Перси. Они что, намерены использовать эти бревна, которые несут, в качестве тарана?

– В качестве штурмовых лестниц, ваша честь, – отвечал я. – Похоже, нам все же придется пустить в ход шпаги.

– Мы последуем вашему совету, Рэйф Перси, когда будем возводить палисад в следующий раз, – пробормотал Уэст, стоявший по другую сторону от меня.

Взобравшись на бруствер, воздвигнутый для защиты женщин, которые должны были заряжать мушкеты, он, спокойно глядя поверх кольев, посмотрел на приближающихся дикарей.

– Подождите, пока они минуют ту расщепленную ударом молнии сосну, – крикнул он. – А потом дайте им отведать побольше свинца, чтобы отогнать их на берега Паманки!

Мимо его уха просвистела стрела; вторая стрела попала ему в плечо, но не пробила кольчугу. Он спустился со своего опасного пункта наблюдения смеясь.

– Попробуем застрелить их вожака… – предложил я. – Он от нас далековато, но попытка не пытка.

Говоря, я вскинул мушкет к плечу, но Уэст вытянул руку, поскольку теперь между мною и им стоял Ролф, и дернул меня за рукав.

– Вы не разглядели лица их вожака. Посмотрите еще раз.

Я всмотрелся и опустил мушкет. Убить этого индейского вождя я не мог. Губы Ролфа сжались в тонкую линию, лицо побледнело.

– Нантокуас? – тихо спросил он, и я кивнул: да.

Наш залп скосил многих из наступавших, и мы ожидали, что сейчас они развернутся и побегут, как бежали до сих пор. Но на этот раз ими командовал тот, кто научился стойкости у англичан. На миг они дрогнули, но тут же опять ринулись в атаку, крича и неся стволы, толстые сучья деревьев, связанные вместе весла – все, что можно было использовать, чтобы преодолеть палисад. Мы снова выстрелили, но они уже приставили свои штурмовые приспособления к стенам. Прежде чем мы успели выхватить из рук женщин заряженные мушкеты, дюжина раскрашенных фигур появилась над заостренными концами кольев. Еще мгновение – и все они и еще два десятка в придачу набросились на нас сверху.

Теперь не время было прятаться за палисадом. Мы должны были развернуть этот поток дикарей назад и загнать их обратно в лес. Тех, кто уже был среди нас, мы могли прикончить, но за ними карабкались другие, а с перешейка неслись торжествующие вопли спешащих к ним подкреплений.

Мы распахнули ворота настежь. Я вонзил свою шпагу в сердце только что подбежавшего индейца и, крикнув другим, чтобы следовали за мной, бросился вперед. На мой призыв откликнулись человек тридцать. Часть дикарей, что уже находились среди нас, попытались было помешать нам, но хотя они сражались как сущие дьяволы, мы шпагами и прикладами вытеснили их за ворота. За спинами у нас стоял невообразимый шум: визг женщин, яростные выкрики англичан, вопли дикарей, а спереди на нас накатывалась волна, которую во что бы то ни стало надо было остановить и повернуть вспять.

Нам это удалось. Несколько минут жестокой рукопашной схватки – и индейцы дрогнули и начали в беспорядке отступать. Мы гнали их перед собой по перешейку как стадо овец, до тех пор, пока они не скрылись в лесу. Заходить дальше его опушки мы не стали, так как опасались засад, а направились обратно к палисаду, полагая – и не без оснований, – что индейцы усвоили урок. Полоса песка, по которой мы шли, была усеяна телами убитых и умирающих, но наших среди них не было. Мы потеряли троих человек и уносили их тела с собой.

Внутри палисада перевес был на стороне англичан. Из двадцати с лишним индейцев, отрезанных от своих собратьев и запертых в смертельной ловушке, по меньшей мере половина была уже убита: их либо пронзили шпагами и пиками, либо застрелили из мушкетов, которые теперь хватало времени заряжать. Остальные, окруженные со всех сторон, прижатые к стенке, тоже быстро находили свой конец. Против нас у них не было ни шанса, а брать пленных мы не собирались, так что это была самая настоящая бойня, но первыми резню начали они. Они сражались с мужеством отчаяния, то и дело бросаясь вперед и стараясь достать нас своими томагавками и ножами. Причем все это время они переговаривались и смеялись, выкрикивали бог весть какие похвальбы и насмешки в адрес англичан и восхваляли счастливые охотничьи угодья, в которые они попадут после смерти. Надо отдать им должное: те, кого мы убили в тот день, были настоящие храбрецы.

Наконец остался один лишь вожак. На нем не было ни царапины, хотя он много раз пытался схватиться с кем-нибудь из нас и, сражаясь, умереть вместе со своими собратьями. Он был прижат к стенке, а из стоящих перед ним полукругом англичан почти все были старые солдаты и должностные лица колонии, дворяне, прибывшие в Виргинию самое позднее с сэром Томасом Дэйлом: Ролф, Уэст, Уинн и другие. Все мы отлично владели шпагой. Когда он в отчаянии бросался на нас, мы удерживали его на расстоянии клинка, и в конце концов Уэст выбил из его смуглой руки нож, и тот, вертясь, улетел за палисад. Кто-то крикнул тем, кто целился в него из мушкетов, чтоб не стреляли.

Увидев, что из всех воинов в живых остался он один, он отступил к стене, выпрямился во весь рост и сложил руки на груди. Возможно, он думал, что мы сейчас пристрелим его, а возможно, считал себя нашим пленником и полагал, что мы станем показывать его зевакам и новым поселенцам, которые прибывали на кораблях.

Шум между тем стих, и мы, живые и одержавшие победу, стояли и смотрели на мертвые тела побежденных, лежавшие у наших ног и за воротами, и на перешейке, на котором не осталось ни одного живого врага. Наши сердца говорили нам, и говорили без обмана, что мы преподали индейцам хороший урок, и они более никогда не нападут на Джеймстаун. А потом мы вновь посмотрели на того, чью жизнь пощадили.

Он встретил наши взгляды с высоко поднятой головой и сложенными на груди руками, прижавшись спиной к стене. Многие из нас помнили, как он, гордый подросток, вместе со своей сестрой впервые пришел из леса, чтобы увидеть английскую деревню и ее чудеса. В тот давний летний день мы от нечего делать окружили его на лужайке у форта и называли его «ваше королевское высочество», смеясь своему остроумию и в то же время любуясь его гордым духом и манерой держаться. Уже тогда было видно, что из