Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление - Айн Рэнд

— Джим, эта битва — твоя. Свою я выиграла. Тебя считают мастером общения с грабителями. Останови их.

Таггерт проговорил, не глядя на нее:

— Неужели ты надеешься управлять национальной экономикой в собственных интересах?

— Я не стремлюсь управлять национальной экономикой! Я хочу, чтобы те, кто правит ею, оставили меня в покое! Для управления мне хватает собственной дороги… кроме того, мне прекрасно известно, что произойдет с вашей национальной экономикой, если моя дорога разорится!

— Я не вижу оснований для паники.

— Джим, неужели мне надо объяснять тебе, что только доход от линии Рио-Норте спасает нас от краха? Что нам необходимы каждый полученный с нее цент, оплата за каждый провоз, за каждый отправленный через нас вагон — причем сразу, как только мы получаем эти деньги?

Таггерт промолчал.

— В то время, когда нам приходится выжимать все возможное из каждого из наших едва живых дизелей, когда нам не хватает локомотивов, чтобы дать Колорадо столько поездов, сколько необходимо, что произойдет, если мы уменьшим скорость и длину поездов?

— Но ведь претензии профсоюзов тоже в чем-то оправданы. Когда одна за другой закрываются железные дороги, и люди остаются без работы, они, конечно, начинают считать, что те повышенные скорости, которые ты установила на линии Рио-Норте, ущемляют их интересы, что должно быть больше поездов, чтобы работы хватало на большее число их членов, они считают, что мы несправедливым образом воспользовались привилегиями, которые предоставляют новые рельсы. И они хотят получить свою долю.

— Свою долю? Долю чего и за что?

Таггерт молчал.

— На кого лягут расходы, когда два поезда заменят один?

Таггерт молчал.

— Откуда ты возьмешь вагоны и локомотивы?

Таггерт молчал.

— И что намереваются делать эти люди после того, как разделаются с «Таггерт Трансконтинентал»?

— Я намереваюсь в полной мере защитить интересы «Таггерт Трансконтинентал».

— Каким образом?

Таггерт молчал.

— Каким образом… если ты убьешь Колорадо?

— На мой взгляд, прежде чем представлять людям возможность расширить свое производство, следует позаботиться о тех, кто не имеет возможности попросту выжить.

— Если вы убьете Колорадо, что останется для того, чтобы могли выжить любимые тобой грабители?

— Ты всегда протестовала против любой прогрессивной социально-направленной меры. Помню, как ты предсказывала несчастье, когда мы приняли Правило-против-свар-в-стае, однако твоя катастрофа так и не разразилась.

— Потому что я спасла вас, идиот ты несчастный! Но на этот раз я не сумею этого сделать!

Не глядя на сестру, Джеймс пожал плечами.

— И кто сможет вас спасти, если я не сумею этого сделать?

Он опять промолчал.

Здесь, под землей, сценка казалась ей нереальной. Размышляя на эту тему, Дагни понимала, что не способна участвовать в битве Джима. Не было такого средства, которое она могла бы использовать против людей, не имеющих конкретной логики действий, провозглашенных во всеуслышанье мотивов, конкретных побуждений, четкой и строгой морали. Ей было нечего сказать им — такого, что они могли бы услышать, на что могли бы дать ответ. Что может послужить оружием там, где сам разум уже не является им? В этот край она ступить не могла. Ей приходилось оставлять эту область Джиму и рассчитывать на его личную заинтересованность. Тем не менее Дагни ощущала легкий холодок от мысли, что личный интерес как раз и не является мотивом, определяющим поведение Джима.

Дагни посмотрела на предмет перед собой — стеклянный колпак, под которым покоились остатки двигателя. «Человек, создавший этот двигатель…» — вдруг вспомнила она; мысль эта явилась к Дагни криком отчаяния. На мгновение она загорелась беспомощным желанием отыскать его, прислониться к нему и позволить ему делать с собой все, что ему заблагорассудится. Ум такого масштаба должен знать, как выиграть эту битву.

Она огляделась по сторонам. В этом лишенном всего наносного, чистом и рациональном мире подземных тоннелей не было ничего столь же важного и срочного, как поиски человека, создавшего мотор. Дагни думала: стоит ли откладывать эти поиски ради споров с Орреном Бойлем?.. Ради попыток уговорить мистера Моуэна?.. Ради словесного состязания с Бертрамом Скаддером? Она видела перед собой этот двигатель в его завершенном виде поставленным на локомотив, который потянет по колее из риарден-металла состав в две сотни вагонов со скоростью двести миль в час. И если такая перспектива реальна, если она находится в пределах ее досягаемости, неужели она должна отказываться от нее и тратить свое время на рассуждения о шести десятках миль в час и таком же количестве вагонов? Дагни не могла снизойти до бытия, где сам мозг ее разлетится на части, когда его заставят ни в коем случае не обгонять посредственности. Она просто не могла существовать согласно жизненному правилу: молчи и не рыпайся, сиди тихо и не лезь из шкуры вон — стараться сделать лучше не надо, этого никто от тебя не ждет!

Решительно повернувшись, Дагни вышла из подвала, направляясь к поезду на Вашингтон.

Когда она запирала стальную дверь, ей показалось, что вдалеке раздаются отзвуки чьих-то шагов. Дагни попыталась вглядеться в темный изгиб тоннеля. Она никого не заметила; лишь цепочка голубых огоньков поблескивала на сырых гранитных стенах.

* * *

Риарден не мог сражаться с требовавшими правосудия бандами. Приходилось выбирать: или биться с ними, или поддерживать завод на плаву. Он израсходовал весь свой запас железной руды. И ему приходилось выбирать: заниматься либо одним, либо другим. Совмещать оба удовольствия у него просто не было ни времени, ни желания, ни сил.

По возвращении он обнаружил, что плановая партия руды не была получена. От Ларкина не было никаких объяснений — ни слова. Получив приглашение в кабинет Риардена, Ларкин явился через три дня после назначенного времени, даже не извинившись. Не глядя на Риардена, он буркнул с выражением оскорбленного достоинства:

— В конце концов ты не вправе приказывать людям являться к тебе по первому зову.

Риарден ответил неторопливо, чеканя каждое слово:

— Почему руда до сих пор не поставлена?

— А я-то здесь причем? И слушать ничего не стану, здесь моей вины нет. Я могу управлять рудником не хуже тебя, ничем не хуже, я елал все, что делал и ты, но я не знаю, почему все время что-то складывается не так. Я не могу отвечать за непредвиденное стечение обстоятельств.

— Кому ты отправил руду в прошлом месяце?

— Я намеревался отправить тебе твою долю, самым серьезным образом намеревался, но что мне оставалось делать, если мы потеряли десять рабочих дней из-за ливня на всем севере Миннесоты — я хотел отправить тебе руду, и поэтому ты не вправе обвинять меня, мои намерения были совершенно искренними.

— Если мне придется остановить одну из моих доменных печей, можно ее будет загрузить твоими намерениями?

— Вот поэтому никто не хочет иметь с тобой дела, даже разговаривать! В тебе нет ничего человеческого!

— Я узнал, что последние три месяца ты отправляешь руду не по воде, озерными баржами, а по железной дороге. Почему?

— Ну, в конце концов, я имею право вести свое дело так, как считаю нужным.

— Почему ты считаешь возможным идти на дополнительные расходы?

— Какая тебе разница? Я же не возлагаю их на тебя.

— Что ты будешь делать, когда окажется, что цены железной дороги тебе больше не по карману, а озерное судоходство ты загубил собственными руками?

— Не сомневаюсь, что иных соображений, кроме своих долларов и центов, ты просто не в состоянии понять, однако некоторым людям приходится считаться со своим общественным и патриотическим долгом.

— Каким долгом?

— Хорошо, я полагаю, что такая железная дорога, как «Таггерт Трансконтинентал» играет существенную роль в обеспечении благосостояния страны, и вижу свой долг перед обществом в том, чтобы помочь Джиму удержать на плаву его убыточную ветку в Миннесоте.

Риарден наклонился над столом; он начинал видеть звенья последовательности, которой раньше не понимал.

— Итак, кому ты продал руду в прошлом месяце? — ровным тоном повторил он.

— Ну, в конце концов, это мое личное дело, которое…

— Оррену Бойлю, так ведь?

— Ты не имеешь права ожидать, что люди принесут всю сталелитейную промышленность страны в жертву твоим эгоистическим интересам и…

— Убирайся отсюда, — совершенно бесстрастно молвил Риарден. Вся цепочка теперь была перед ним, как на ладони.

— Ты неправильно понял меня, я не хотел…

— Убирайся.

Ларкин убрался.

А затем начались дни и ночи прочесывания всего континента с помощью телефона, телеграфа, самолета — обследованию заброшенных рудников и шахт, стоящих на грани банкротства; напряженным, скорым переговорам за столиками в темных уголках не пользующихся хорошей репутацией ресторанов. Глядя через столик на собеседника, Риарден должен был решить, какими деньгами он может рискнуть в данном случае, полагаясь единственно на его лицо, его манеру держаться и говорить, ненавидя обстоятельства, заставляющие надеяться только на честность как на подарок, и все же идя на риск, отдавая деньги в неизвестные руки в обмен на ничем не подкрепленные обещания, передавая нигде не зарегистрированные суммы подставным владельцам разорившихся рудников — суммы, вручавшиеся и принимавшиеся украдкой, словно между преступниками; анонимные суммы, вкладывавшиеся в ненадежные контракты, когда обе стороны понимали, что в случае обмана наказан будет обманутый, а не жулик и вор, суммы, отданные для того, чтобы поток руды втекал и втекал в печи, чтобы те изливали ручьи добела раскаленного металла.