Марид Одран - Джордж Эффинджер

— Ты пользуешься бешеной популярностью в этом квартале, — заметил с любопытством Шакнахай.

Группы мужчин сидели на старых кухонных стульях перед своими домами, попивая чай, перебрасываясь словами и глазея на несущиеся мимо автомобили. При нашем появлении разговоры тут же смолкли. Нас встречали полные ненависти взгляды и злобный приглушенный шепот.

Шакнахай бросил взгляд на голубой листок и сверил с ним номер одного из домов.

— Этот, — сказал он.

На первом этаже находился магазин, в неосвещенной витрине которого громоздились картонные коробки…

— Похоже, он не работает, — сказал я. Шакнахай кивнул и подошел к группе мужчин, наблюдавших за нами.

— Кто-нибудь знает Он Чонта? — спросил он. Мужчины молча переглянулись.

— Этот подонок торгует детьми. Вы не видали его?

Вот уж не думал, что кто-нибудь из этого сборища небритых мужчин с хмурыми лицами нам поможет, однако в итоге один из них вызвался.

— Я хочу поговорить с вами, — заявил он. Остальные издевательски высмеяли его и плюнули вслед, когда он последовал за мной и Шакнахаем.

— Что ты знаешь о нем? — спросил Шакнахай.

— Этот Он Чонг появился здесь несколько месяцев назад, — сказал мужчина, нервно озираясь. — Каждый день в его магазин приходят женщины с детьми. Через некоторое время они выходят, но уже без детей.

— А что он делает с детьми? — спросил я.

— Он ломает им ноги, — с жаром сказал человек, — отрезает руки, вырывает язык, чтобы люди жалели их и давали деньги. А потом продает их мошенникам, которые выпускают калек на улицу просить милостыню. Иногда он продает девочек-подростков сводникам.

— Он Чонг не доживет до вечера, если Фридлендер Бей узнает об этом, — заявил я.

Шакнахай посмотрел на меня так, точно увидел перед собой законченного идиота, а затем вновь повернулся к мужчине:

— Сколько он платит за ребенка?

— Не знаю, — ответил тот. — Может, триста, а может, и все пятьсот киамов. Мальчишки дороже девочек. Иногда с другого конца города к нему приходят беременные женщины. Они остаются у него на неделю или на месяц. Потом возвращаются домой и говорят, что ребенок умер. — При этих словах мужчина поежился и затем затряс головой.

Шакнахай подошел к магазину и подергал дверь. Она загремела, но не открылась. Он вынул игломет и разбил стекло над замком, просунул руку и открыл его. Я последовал за ним в затхлое темное помещение.

Там было полно мусора, битых бутылок, картонок из-под продуктов, обрывков газет и упаковочного материала. Воздух был пропитан ананасовым запахом дезинфицирующего раствора. У одной из стен стоял искалеченный столик, с потолка свисала проводка, в углу виднелась грязная раковина с одним подтекающим краном. Другой мебели я не заметил. По всей видимости, Чонга предупредили, что полиция заинтересовалась его делами. Мы обошли комнату, ступая по битому стеклу и обломкам пластика. Мы явно опоздали.

— Ничего не попишешь, — вздохнул Шакнахай. — На службе приходится тратить впустую уйму времени.

Мы вышли на улицу. Мужчины, сидевшие на кухонных табуретах, кричали на нашего добровольного осведомителя. Разумеется, никто из них не хотел оказать услугу Он Чонгу, но любой разговаривающий с полицией нарушал неписаный закон этих мест.

Мы поспешили к автомобилю. Он Чонг внушал мне отвращение, и руки у меня, конечно, чесались, я негодовал, но в конце концов был даже рад, что не удалось застать его врасплох: вид изувеченных им детей был бы слишком сильным зрелищем для меня.

— Что будем делать? — спросил я.

— С Он Чонгом? Напишем отчет. Может, он переехал в другую часть города или вообще смотался отсюда. Может, в один прекрасный день кто-нибудь поймает его и отрежет ему руки-ноги. Пусть тогда сидит на углу и клянчит милостыню — посмотрим, придется ли ему по вкусу такое занятие.

Женщина в длинном черном одеянии и сером платке перешла улицу. Она несла младенца, завернутого в клетчатую — красную с белым — каффию.

— Яа Сиди? — обратилась она ко мне. Шакнахай удивленно отошел в сторонку.

— Чем я могу помочь тебе, сестра? — спросил я. Обычно женщины не разговаривают на улице с незнакомыми мужчинами. Но я был для нее всего лишь полицейским:

— Дети сказали мне, что вы добрый человек, — сказала она. — Хозяин много запросил за квартиру — ведь у меня родился еще один ребенок. Он говорит…

Я вздохнул:

— Сколько тебе нужно?

— Двести пятьдесят киамов, яа Сиди.

Я дал ей пятьсот, отсчитав от суммы, выданной мне вчера вечером Чири. Мне оставалось еще достаточно.

— Значит, дети сказали правду, о достойнейший! — сказала она. В ее глазах блестели слезы.

— Не надо похвал, — возразил я. — Заплати хозяину за квартиру и купи еды себе и детям.

— Пусть Аллах дарует тебе новые силы, яа Сиди!

— Да будет с тобою Его благословение, сестра! Она поспешила по улице домой.

— Добрые дела согревают тебя? — спросил Шакнахай. Я не мог понять, шутит он или говорит всерьез.

— Я всегда рад хоть немного помочь людям, — ответил я.

— Трущобный Робин Гуд.

— Меня можно обозвать и похуже.

— Если бы Индихар знала эту сторону твоей личности, она бы относилась к тебе теплее.

Я взглянул на него: Шакнахай усмехался. Когда мы сели в машину, заговорил компьютер: «Номер 374, немедленно отвечайте. Совершил побег Пол Яварски. Его видели в кафе Мелула на улице Нур-Ад-Дин. Он вооружен и очень опасен. Будет стрелять на поражение. Туда же выехали другие подразделения».

— Мы выезжаем, — ответил Шакнахай. Треск компьютера прекратился.

— Кафе Мелула — это где мы ели в тот раз? — спросил я.

Шакнахай кивнул.

— Попробуем вытащить оттуда этого ублюдка, пока он еще не успел наделать дырок в котле для кускуса.

— Дырок? — переспросил я.

Шакнахай обернулся ко мне с широкой улыбкой:

— Он обожает старинные пистолеты. У него автоматическое оружие сорок пятого калибра. Пробивает в теле дырку, через которую запросто можно просунуть баранью ногу.

— Ты уже слышал об этом Яварски?

Шакнахай свернул на улицу Hyp-Ад-Дин.

— Все уличные патрули уже несколько недель не сводят глаз с его фотографии. Говорят, он застрелил двадцать шесть человек. Он главарь Флэтхедской банды. За его голову обещана тысяча киамов.

Очевидно, эта информация предназначалась и для меня.

— Похоже, ты не очень-то заинтересован в его поимке, — заметил я.

Шакнахай махнул рукой:

— Я не уверен, что он там. Может, это очередной розыгрыш. Из этого квартала к нам поступает много ложных вызовов.

К Мелулу мы прибыли первыми. Шакнахай открыл дверцу и выбрался из машины. Я за ним.

— Что делать мне? — спросил я.

— Постарайся изолировать людей, — сказал он, — в случае, если…

В этот момент из кафе послышались выстрелы. Огнестрельное оружие всегда производит оглушительный шум. Оно словно специально придумано для того, чтобы привлекать внимание, не то что треск статического ружья и шипение револьвера. Я бросился на землю и попытался достать из кармана статическое ружье. Вновь прозвучали выстрелы, донесся звон разбитого стекла. Окно, сообразил я.

Шакнахай лег на землю под стеной здания, где было безопасно. Он тоже вытаскивал свое оружие.

— Иржи, — окликнул я его.

Он махнул рукой в сторону; черного хода. Не успел я подняться и пробежать несколько ярдов, как Яварски показался в дверях кафе. Я обернулся и увидел, что Шакнахай преследует его по улице Нур-Ад-Дин, стреляя вдогонку из игломета. Шакнахай выстрелил четыре раза, и Яварски обернулся. Я смотрел на него и думал только о том, до чего же черное и огромное дуло у его револьвера. Казалось, оно было направлено прямо мне в сердце. Он выстрелил несколько раз, и кровь заледенела в моих жилах. Потом я понял, что он промахнулся.

Яварски вбежал во двор через несколько домов от заведения Мелула, и Шакнахай последовал за ним. Но, видимо, преступник сообразил, что не сможет выбраться оттуда на соседнюю улицу; он развернулся, бросаясь навстречу Шакнахаю. Я подбежал к ним, когда они стояли друг против друга и паля напропалую. У Яварски кончились патроны, и он попытался скрыться за угол двухэтажного дома.

Мы бросились за ним через двор. Шакнахай взбежал по лестнице черного хода, распахнул дверь и оказался внутри. Ноги мои тряслись от страха, но долг вынуждал меня последовать за ним. Открыв дверь, я сразу увидел Шакнахая. Прислонившись к стене, он перезаряжал игломет. Казалось, сержант не замечал большого темного пятна, расплывавшегося у него по рубашке.

— Иржи, ты ранен, — сказал я, облизывая пересохшие губы. Сердце у меня колотилось.

— Вижу. — Он глубоко вздохнул. — Пошли. Он медленно направился к дверям, вышел на улицу и остановил небольшой автомобиль.