Следы помады. Тайная история XX века - Грейл Маркус

свои планы, бросить начатое, развернуться на сто восемьдесят градусов. “Такого не бывает” — это не про нас.

Учись читать знаки… Главное, чтобы не возникло привыкания. Это губительно. Даже когда с чем-то сталкиваешься в сотый раз, взгляд должен быть не замылен. Всё словно впервые. Я понимаю, задачка не из лёгких, но это железное правило». Это во многом также похоже на язык Щеглова, потому что dérive руководил он. В преобразованных характеристиках “In girum” Дебор может предстать в виде Зорро, Ласенера или даже Генерала Кастера в битве при Литтл-Бигхорн; Щеглов — кроме случая, когда Дебор выставляет его королём Людвигом II, безумным строителем замков в Баварии, — всегда принц Вэлиант[134].

«Dérive (с его течением действий, поступков, прогулок, встреч), — писал Щеглов в 1963 году Дебору и Бернштейн, — было по отношению к тотальности тем же, чем (правильный) психоанализ является по отношению к языку. Позволь себе идти вслед за течением слов, говорит аналитик. И он слушает до тех пор, пока не обнаруживает или изменяет (можно сказать, подвергает détournement) слово, выражение или определение… Но так же как и психоанализ сам по себе без дополнительных методов лечения почти всегда противопоказан, так и непрерывный dérive, — повседневность фурьеристского Диснейленда, провозглашаемая Щегловым за десять лет до этого, — опасен тем, что индивиду, зашедшему слишком далеко (что весьма возможно) без должных мер предосторожности, угрожают расщепление, растворение, распад, дезинтеграция. И это — падение назад в так называемую “обычную жизнь”, которая, говоря прямо, является “окаменелой жизнью”… В 1953–1954 годах мы дрейфовали на протяжении трёх или четырёх месяцев, это — крайний предел, критическая точка. Это чудо, что мы сейчас не мертвы. У нас слабое железное здоровье»27.

В 1963 году Щеглов писал из психиатрической больницы, он был полон сомнений. Но в 1953-м сомнения не было в помине. «Вы не отличите парк развлечений от собора» — вот общий принцип, относится ли он к приключенческому фильму или к 19-летнему члену временного микросообщества; выявить тот дефект, вернуть старый мир в его утробу являлось целью Щеглова, предназначенной для ЛИ, — найти парк развлечений, где он и все остальные смогут жить в своих собственных храмах. Он был уверен, что dérive это способ найти новый город, так же как и Дебор был уверен, что dérive это способ выработать убеждение о необходимости разрушения старого города или способ понять, кто подходил для этой задачи, а кто нет, — ведь Дебор любил выражение Ласенера из «Детей райка»: «…есть талант мир сотворить… есть талант мир растворить». Дебор ловил свои метафоры из воздуха, Щеглов первым проживал их. «Нынешняя власть, — сказал Дебор в “In girum”, —…так и не смогла оценить, как дорого ей обошёлся краткий путь этого человека»28.

Делая свой фильм в 1978 году, Дебор пренебрёг банальным доказательством: новостными хрониками тысяч «парней 68-го», баррикадировавших улицы, по которым Щеглов когда-то гулял в одиночку. Вместо этого был другой комикс: принц Вэлиант заплутал, бежит от грома, ищет убежища. «Он очутился в таверне, завсегдатаями которой являются моряки и странники из далёких, таинственных стран… И в то время как снаружи бушует буря, здесь рассказывают много историй о сказочных островах и чудесных городах с их высокими стенами… Тем временем к таверне приближается бродяга с суровым лицом, который несёт с собой сногсшибательные известия (на следующей неделе: ПАДЕНИЕ РИМА)».

На протяжении dérive члены ЛИ встречались, расходились, рассеивались, сходились, пытались описать, что удалось обнаружить, нанести на карту то, что они называли «психогеографией» мест, где они побывали. Они искали новые улицы, что означало старейшие улицы, как если бы вроде знакомые улицы осуждали их неграмотность, неспособность разгадать секреты, что те хранили. Dérive было способом постулирования скуки: улицы, посещаемые вновь и вновь. Détournement — который в конечном итоге означал применение двустороннего связующего фактора на любом субъекте или объекте — был способом борьбы со скукой, её критикой. В dérive объективное принятие («Мне нравится эта улица потому, что она красивая») превращалось в субъективное отторжение («Эта улица отвратительна потому, что я терпеть её не могу»), которое могло перерасти в проблеск утопии («Эта улица красива оттого, что она мне нравится»).

Стикер ЛИ, декабрь 1955

ЛИ хотел возвести город возможностей в самом сердце города спектакля. Тем не менее сначала группе следовало возвести город отрицаний: чтобы сбежать от городских социальных элементов работы и искусства, производства и идеологии, чтобы выполнить функцию их антивещества. Новый город мог стать психогеографическим парком с аттракционами, но прежде он мог стать аффективной чёрной дырой. «Спектакль… твердит одно: «Что видимо, то хорошо; и что хорошо, то видимо”»29, — написал Дебор в «Обществе спектакля». В городе ЛИ не могло быть ничего, что не являлось случаем. Однажды, ЛИ был уверен, тусклый свет спектакля пропадёт в чёрной дыре, как будто его никогда не существовало.

Изу

Изу усмехнулся бы над «всеобщей забастовкой» Менсьона — в конце концов, это являлось не больше чем особо бестолковой версией «Молодёжного фронта», «Нашей программы», сведённой к «элементам безвозмездности», которые Изу определял как единственное, что имела молодёжь. Это была устаревшая новость — но тут-то и было отличие. Изу полагал, что безвозмездность являлась бесполезной, так как не могла участвовать в «круговороте обмена». Менсьон утверждал, что безвозмездность в не меньшей степени, чем истории ЛИ, рассказываемые за круглым столом, — легенды о довербальной звуковой поэзии, о нападении на Нотр-Дам, о бессодержательном фильме, об атаке на Чарли Чаплина — являлась ключом к чёрной дыре.

Перпиньян, 30 июня (France-Soir)’. Сегодня утром в 4:30 автомобильная авария неподалёку от деревни Сэз унесла жизни преподобного отца Эммануэля Суареса, главы доминиканцев, и отца Мартинеса Кантарино, генерального секретаря ордена…

— «Лучшие новости недели». “Potlatch”, № 3 от 9 июля 1954

Изу думал, что элементы безвозмездности имеют, по крайней мере, псевдообменную ценность: они способны быть обменены в социальном плане. Молодёжь сама себя топила в насилии и смирении, потому что была «тотально эксплуатируема системой старшинства»; вот почему Изу звал молодёжь на улицы менять мир — бороться, как выразится Дебор в “In girum”, за место в повсеместной революции, или — что иногда одно и то же — за очередную ступень роста своей зарплаты. В арифметике «ядерной экономики» Изу конечная сумма элементов безвозмездности, которую молодёжь расходовала в качестве компенсации за «небытие», в точности равнялась в цене тому, от чего молодёжь должна была отречься, чтобы обрести бытие — чтобы занять любое место, навязанное или желаемое, в общественном устройстве.