На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

И действительно, через некоторое время в губернских ведомостях появляется приказ господина губернатора, в котором в назидание всей губернии он делает жестокий разнос волостным властям тех мест, которые соизволил посетить: в волостных правлениях грязь и беспорядок, волостные тюрьмы в антисанитарном состоянии, дороги плохи, мосты в неисправности, по податям большой недобор и недоимка… Ругают волостную администрацию, а отдуваться за все приходится писарям.

— Доведись такая ревизия у нас, — говорил Иван Фомич, — что возьмешь с нашего старшины или заседателя? Их никакой ревизией не прошибешь. Они рады будут, если их освободят от должностей. А нам беда. Прикажут сменить волостного писаря, подобрать новый состав помощников. Ивану Иннокентиевичу это как с гуся вода. Он перелетная птица. Снимут в Коме — он поедет в Ужур, в Знаменку, в Балахту, на худой конец, в Солбу али в Беллык. Будет там рассказывать свои анекдоты. А нам, брат, труба. Выгонят с белым билетом — куда пойдешь, кому пожалуешься? Так что будь осторожен и аккуратен. А то и сам засыплешься, и нам всем из-за тебя не поздоровится.

Глава 3 ПОСЕМЕЙНЫЕ СПИСКИ

После того как мои арестантские дела наладились, Иван Фомич вручил мне пачку метрических выписей Комского, Анашенского, Медведевского и Сисимского церковных приходов на новорожденных и умерших и велел разнести этих новорожденных и умерших по волостным посемейным спискам.

— Давай, брат, давай! Пора тебе по-настоящему входить в дело, — наставлял он меня. — Действуй. Но учти — к этой работе надо относиться особенно строго. Никаких помарок, никаких исправлений и тем более ошибок. Это ведь на людей, понимаешь, списки, а не на домашний скот к податным ведомостям. По ним составляются призывные списки на рекрутов. Тут нужна пущая осторожность.

Я и сам понимал, какое важное дело поручает мне Иван Фомич. Посемейные списки велись в волости на каждую деревню, на каждое село по отдельности. Это были толстые книги, изготовленные в Красноярске в типографии, и записи в них делались по строго определенной форме. Люди, проживавшие в волости, числились в этих списках семьями. Семьи у всех огромные, и в них трудно разобраться. У другого хозяина несколько сыновей и несколько дочерей. Сыновья уж все поженились, у них пошли свои дети. Старшие сыновья уж выделились и живут своим домохозяйством, а по списку числятся по-прежнему в отцовской семье. А дочери повыходили замуж в другие деревни, а отметок об этом тоже нет. Только записи об отношении мужчин к воинской повинности велись в этих списках более или менее исправно. И почти в каждой семье на мужчин можно было найти такие записи: «Призван в 19… г. на действительную военную службу», «Зачислен в 19… г. ратником ополчения первого (или второго) разряда», «Освобожден в 19… г. от военной службы по состоянию здоровья», «Убит под Мукденом во время русско-японской войны».

Хотя посемейные списки старались вести аккуратно, но все равно они были неточные и все время исправлялись и дополнялись. Неправильные записи или случайные ошибки правили красными чернилами. Тут надо было не семь, а семьдесят семь раз отмерить и проверить, прежде чем внести какую-нибудь запись.

Ко всему этому в посемейных списках имелось много домохозяев с одинаковыми фамилиями. В Коме было много Кирилловых, Анашкиных, Зыковых и Черновых, в Анаше — Колеговых и Терсковых, в Улазах — Черкасовых и Сиротининых, в понизовых деревнях Лалетиных и Соломатовых, а Сисим и Корякова были почти сплошь заселены Потылицыными и Юшковыми. Кроме того, почти в каждой деревне имелись свои Непомнящие и Беспрозванные. У многих сходились не только фамилии, но и имена.

Когда я сунулся в комский посемейный список, то сразу застрял там среди нескольких косяков Зыковых, Анашкиных и Черновых, просидел два дня и не осмелился сделать ни одной записи. Иван Фомич заметил это и посоветовал мне отложить в сторону комский список и начать работу с кульчекских метрик. «С кульчекским списком, — сказал он, — тебе разобраться будет легче. А с комскими поможет Родионов».

С кульчекским посемейным списком я действительно быстро разобрался и вписал в него несколько новорожденных и умерших. К своему удивлению я не нашел в списке ни Матюгова, ни Ивочкина, ни Ворошкова и других наших поселенцев. На мой недоуменный вопрос об этом Иван Фомич объяснил, что все эти поселенцы — бобыли. Пашни они не пашут, скота не держат, податей не платят, повинностей не отбывают. Как поселенцы они лишены права голоса на сходе, так что живут в деревне как бы на птичьих правах. Они считаются приписанными к нашей деревне. Это значит, что при явке на поселение они были направлены на жительство в Кульчек, а может, сами попросились туда, и с тех пор считаются приписанными к Кульчеку. Но волость к их жизни никакого касательства после этого уж не имеет и в посемейных списках их не числит.

Другое дело поселенцы, которые обзавелись семьями, имеют свое домообзаводство, пашут пашню, разводят скотишко. Право голоса на сельском сходе они тоже не имеют, но облагаются всеми податями, отбывают все крестьянские повинности, и их детей, вместе с сыновьями местных старожилов, забирают по рекрутскому призыву в солдаты.

Теперь я должен был приступить к работе над комскими списками и предварительно договориться об этом с комским писарем Родионовым. Несмотря на недолгое пребывание в волости, я уже хорошо знал Кирилла Тихоновича. Ему едва исполнилось семнадцать лет, а он заправлял уж всем комским обществом. А в комском обществе свыше трехсот домохозяев, не считая поселенцев и всякой приезжей голытьбы. Но трудность его писарской работы состояла не в том, что общество было здесь большое, а в том, что народ в Коме был привередливый и зловредный.

У нас в Кульчеке мужики все неграмотные. Редко-редко кто может с грехом пополам накорябать свою фамилию. А в Коме школа открылась много раньше нашей, и у них среди мужиков уж много грамотеев. А потом, комские мужики любят тереться в волости около писарей и начальства, ко всему прислушиваться да принюхиваться. Кроме того, в Коме много народа, занятого разным рукомеслом — сапожники, шерстобиты, пимокаты, овчинники, кузнецы, плотники, коробейники, не говоря о поселенцах. Это народ все бывалый. Многие пашут пашню, держат скот, платят подати, имеют право голоса на сходе и гнут там свою линию. Из-за этого в Коме на сходах всегда бывает много споров и раздоров.

И тем не менее Родионов хорошо справлялся там со своим делом, и Ивану Иннокентиевичу не приходилось жучить его за задержку разных срочных ведомостей и отчетов. Наоборот, его часто ставили в пример другим писарям.

В волостном правлении Кирилл Тихонович бывал почти каждый день. То принесет какую-нибудь срочную сводку, то явится к приходу волостной почты из Новоселовой, то просто так зайдет послушать веселые рассказы Ивана Иннокентиевича, поговорить о делах с Иваном Фомичом, Павлом Михайловичем или Иваном Осиповичем. И все принимали его как своего. Даже Петька старался показать ему свое расположение.

У меня с Родионовым сразу же установились хорошие взаимоотношения. В отличие от других писарей, которые не замечали меня при своих наездах в волость, он с первых же дней моего поступления в подписаренки относился ко мне как к равному, ничем не подчеркивая свое превосходство в знании канцелярской премудрости. При наших встречах он всегда интересовался моими делами, спрашивал, что я пишу для Ивана Фомича и Павла Михайловича, как ко мне относится Иван Иннокентиевич. Узнав, что он уж назначил мне жалованье три рубля в месяц, Кирилл Тихонович сначала рассердился на то, что он так скупится, а потом махнул рукой и сказал: «И то хорошо… Три рубля тоже деньги. На дороге не валяются. Лучше, чем работать даром».

А позже, когда мы с ним познакомились ближе, он стал интересоваться тем, читаю ли я книги и что мне удалось достать интересное. Из всех помощников Ивана Иннокентиевича и сельских писарей, которые круглый год наезжают в волостное правление, он был единственный, кто проявлял какой-то интерес к книгам.

Разбираться в посемейных списках Кирилл Тихонович пригласил меня к себе на комскую сборню. Она находилась недалеко от волости, была значительно больше нашей кульчекской и имела более обжитой вид. Сельский писарь в Коме занимался не у себя дома, как в других деревнях, а здесь, на сборне, и поэтому требовал от старосты содержать ее в чистоте и порядке.

Как и у нас в Кульчеке, комская сборня представляла большое помещение для сельских сходов, каталажку для арестантов и каморку для писаря. В помещении для сходов, кроме стола и лавки в переднем углу, никакой мебели не было, так что пришедшим на сход мужикам приходилось, как и у нас в Кульчеке, или стоять впритык друг к другу, или устраиваться, сидя на полу.

Каталажка с окованной дверью была тоже больше нашей. А писарская каморка, очень светлая и уютная, была такой маленькой, что нам пришлось перейти для работы в большое помещение для сельских сходов.