Правила игры в человека - Яна Листьева

не бывает, Иван Дмитриевич ловко и точно направляет и корректирует свой полёт, слегка прибавляет скорость и уже через две минуты и двенадцать с половиной секунд красиво планирует к ресторану, делает круг над головами изумлённых деловых партнёров, расположившихся под прозрачной крышей летней террасы по случаю погожего весеннего дня, аккуратно приземляется возле столика, изящным жестом откидывает прядь волос со лба и с благодушной улыбкой произносит:

– Это зож, господа! Если вы ещё не в курсе, то настоятельно, просто настоятельно рекомендую. Очень, знаете ли, для здоровья седалищного нерва полезно. И к тому же бодрит!

Совсем рядом

Шипение и треск, обязательно шипение и треск в самом начале, это такой стандарт и умолчание и непременно ожидаемо – настолько, что шипение и треск в самом начале просто не считываются, не обрабатываются мозгом в качестве поступающего сигнала, и нам кажется: щелчок включения, вязкая тишина и только потом начало записи. Многие пропускают шипение и треск в самом начале как нечто незначительное, не несущее в себе никакой смысловой нагрузки, но это настолько же далеко от правды, как и она сама.

Но расскажем по порядку.

Мы нашли это место случайно – хорошее начало этой истории, выглядит убедительно и немедленно захватывает и интригует, случайные совпадения щёлкают чем-то внутри многих из нас, и вот мы уже готовы замирать от ужаса предвосхищения восторга, ещё до того, как начнётся запись. Конечно же, на самом деле всё не так, и не потому, что ничего случайного в нашей находке не было вовсе – было, случайно: мы ничего не искали, не подозревали о существовании этого места, не ставили его целью или смыслом и не назначали поиском, мы просто шли по городу, возвращались откуда-то, сейчас уже не вспомнить, откуда точно, но собирались все вместе куда-то ещё, а не просто разойтись по домам, смотреть телевизор, спать. Нас было не очень много, стандартная компания плюс ещё кто-то прибившийся по дороге, возможно, мы что-то праздновали, но, скорее всего, ничего – просто был хороший вечер, дивная ночь, совершенно не хотелось расходиться как минимум до утра.

Кто-то из нас предложил пойти напрямик, через пустырь и стройку, кто-то возразил, что мы переломаем себе там все ноги по такой-то темноте – августовская ночь (кажется, это был август, впрочем, сейчас сложно сказать наверняка) выдалась на редкость тёмной, и в небе над нами гроздьями висели крупные налитые звёзды, даже несмотря на город и световое загрязнение небо выглядело так, словно никакого города вокруг не было совсем. Возможно, нам следовало бы уже тогда обратить внимание на это странное несоответствие: оранжевый и зеленоватый фонарный свет рассеивался невысоко над нашими головами, освещал улицу небольшими островками, между которыми чернели бездонные провалы темноты. Но нам казалось, что ничего необычного не происходит: вот мы только что вышли из очередного тёмного участка под свет фонаря и все мы (да, все мы, каждый из нас) можем с уверенностью сказать, что никакого провала там не было, просто растрескавшийся асфальт и хрусткие сухие выгоревшие за лето каштановые листья.

Кто-то из нас возразил, что во-первых, не так уж и темно, вы посмотрите, какие звёзды и скоро, возможно, взойдёт луна, и во-вторых у нас у всех есть мобильники, а в них – фонарики и надежные батарейки, и ещё наверняка пауэрбанки почти у всех по привычке с собой. Мы ещё немного поспорили и пообсуждали, но уже свернули к пустырю, потому что так действительно выйдет быстрее, и нам всем уже очень хотелось поскорее дойти, несмотря на звёзды и красоту окружающего пространства, хотя сейчас уже никто из нас не помнит, почему.

Дорога через пустырь была довольно простой и знакомой: многие из нас часто ходили там днём, и наши ноги сами знали, где нужно свернуть и как точнее переступить, чтобы спокойно и уверенно пробираться вперёд по прерывистой тропинке, которой на пустыре быть не должно, но все, конечно же, знали, что она там есть, потому что пустырь всегда был самой короткой дорогой. Фонарики мы не включали, на пустыре было темно, но дорогу всё-таки видно, хотя, если задуматься, то не очень понятно, почему было так. Мы шли друг за другом, растянувшись свободной цепью, но не слишком далеко, и время от времени переговаривались, чтобы никого не потерять, подождать отставших, притормозить тех, кто ушёл слишком далеко вперёд.

Мы договорились, что включим фонарики на стройке, потому что стройки из нас почти никто не знал – днём там ходить проблематично из-за работающего оборудования, рабочих и прочей активной строительной деятельности, а ночью редко кому была нужна эта короткая дорога, хотя кто-то из нас утверждал, что пройти там можно и он сам уже не раз ходил, нормальная дорога, только немного пыльная. Но фонарики были нужны, мы на этом все сошлись и согласились: стройка меняется каждый день и неизвестно, что там навалено грудами в темноте.

Это место сперва было похоже на самое обычное здание: невысокое, прямоугольное, мы даже подумали, что это времянка строительных рабочих или на скорую руку сколоченный склад, но здание было слишком плотным и прочным и не оставляло впечатления чего-то временного. Мы продолжали идти по тропинке, и здание тянулось вдоль неё, выпирало из темноты своей неподвижной монолитностью и подступало ближе, точнее, тропинка подходила всё ближе к нему, так, что довольно скоро уже можно было идти, касаясь рукой его гладкой шершавой стены. Ни окон, ни каких-либо дверей мы в нём не обнаружили, и поняли, что оказались внутри только тогда, когда над нашими головами загорелся тусклый и пыльный желтоватый свет.

Мы стояли и оглядывались вокруг, щурились на свет из-под прикрытых ладонями век, кто-то из нас, кто шёл позади, сказал, что выйти отсюда получается легко – точно так же, как мы вошли, надо просто следовать тропинке, и мы все тогда посмотрели под ноги и увидели, что тропинка, ведущая через пустырь, отпечаталась в старом потёртом линолеуме невнятного цвета словно фотографический снимок или географическая карта, расстеленная на полу.

Глаза постепенно привыкали и стало возможным рассмотреть комнату, в которой мы оказались, комната была довольно большой, даже, возможно, не комнатой, а залом, но сложно назвать залом помещение, ничем, корме своих размеров, на зал не похожее. Мы все незаметно для себя сошли с тропинки, разошлись по комнате, рассматривая неровный пол и стены в облупившейся побелке, утопающие в темноте. Комната была почти полностью пустой: ни мебели, ни оборудования – вообще ничего, что могло бы как-то определить её характер и предназначение. Глаза уже окончательно привыкли к тусклому свету, и мы продвинулись вглубь комнаты, в темноту, над нами тут же вспыхнула ещё одна лампочка,