Вересковая принцесса - Евгения Марлитт

32

— Моя милая малышка Леонора, проще всего будет самой обсудить этот вопрос с господином Клаудиусом, — улыбаясь, перебила меня пожилая дама, едва я начала излагать свою просьбу.

— С ним можно поговорить? — стеснённо спросила я.

— Ну конечно, любому человеку… Пройдите наверх в первый салон, где висит портрет Лотара — сегодня уже многие там побывали; салон ему служит пока рабочей комнатой.

Я поднялась наверх. Перед дверью я на секунду застыла и прижала руки к груди, боясь задохнуться от лихорадочного биения сердца. Затем я тихонько вошла. Комната не была сильно затемнена, как я думала. Окна были занавешены зелёной тканью, пропускавшей мягкий, благотворный свет. Господин Клаудиус сидел ко мне спиной, положив голову на спинку кресла — его глаза закрывала зелёная повязка… Казалось, он не заметил, что кто-то вошёл — или, может быть, думал, что это фройляйн Флиднер, — он ни на йоту не изменил своего положения.

Ах, теперь исполнилось моё сокровеннейшее, отчаяннейшее желание — я снова видела его! Я не могла говорить — я ужасно боялась услышать свой голос в тихой комнате. Я бесшумно подошла поближе и робко взяла его за левую руку, свисавшую с подлокотника кресла… Белокурая голова ещё застыла в своём неподвижном положении, но правая рука молниеносно скользнула к левой, и я вдруг оказалась в плену.

— Ах, я знаю, кому принадлежит маленькая смуглая ручка, которая боязливо вздрагивает между моими пальцами, как робкое птичье сердечко, — воскликнул он, не поднимая головы. — Я ведь слышал, как кто-то нерешительно поднимается по лестнице, и в этих шагах отчётливо слышалось: «Войти или нет? Должно ли победить сочувствие к бедному пленнику или прежнее упрямство, которое дожидается, когда он покинет свою темницу и придёт ко мне?»

— О господин Клаудиус, — перебила я его, — я не была упрямой!

Он быстро повернул ко мне лицо, не отпуская моей руки.

— Нет-нет, Леонора, не были, — сказал он нетвёрдым голосом, — я знаю это… Моё окружение не подозревает, почему я именно в сумерки нетерпеливо вслушивался в каждый звук и повелительно требовал глубочайшей тишины. Именно тогда я начинал слышать духовным слухом, а может быть и тоскующим сердцем — потому что я точно знал, когда лёгкие девичьи ножки покинут «Усладу Каролины», я следовал за каждым их шагом по саду и лестнице и страстно ждал шёпота: «Как он? У него сильно болит?» — это не звучало упрямо… А потом я видел, как дикие локоны знакомым движением отбрасываются со лба, а огромные, любимые, злые глаза не отрываются от губ фройляйн Флиднер, рассказывающей о моём здоровье…

Я забыла всё, что нас разделяло, и без сопротивления отдалась власти момента.

— Ах, она не понимала меня так хорошо, — сказал я. — Я страстно желала, чтобы она хоть один-единственный раз привела меня к вам. Мне бы было спокойнее, если бы я могла посмотреть в ваши глаза, а вы бы мне сказали: «Я вас вижу!»… Пожалуйста, хоть на мгновение снимите повязку!

Он вскочил, снял повязку и бросил её на стол. Его стройная фигура была такой же высокой, гибкой и гордой, как всегда.

— Ну вот, я вас вижу! — ответил он, улыбаясь. — Я вижу, что маленькая Леонора за пять долгих недель не выросла ни на миллиметр и своей кудрявой головкой достаёт мне как раз до сердца. Ещё я вижу, что эта голова всё так же упрямо и своевольно откинута назад — конечно, что вы можете поделать, если природа хочет видеть вас маленькой феей! Ещё я вижу, что смуглое личико стало бледным, бледным от страха, печали и ночных бдений… Бедная Леонора, нам надо многое решить, вашему отцу и мне!

Он схватил мою руку и хотел мягко привлечь меня к себе, но я вдруг опомнилась, и моё сердце окатила мучительная волна осознания собственной вины. Я вырвала руку.

— Нет, — вскричала я, — не будьте со мной таким добрым — я этого не заслужила!.. Если бы вы знали, какое я отвратительное создание, какой я могу быть вероломной, фальшивой и жестокой, вы бы выгнали меня из дома…

— Леонора…

Я убежала от него к двери.

— Не называйте меня Леонорой… Я в тысячу раз охотнее услышала бы, как вы меня называете дикой, строптивой и невоспитанной, что вы считаете меня неженственной — только не произносите так мягко и нежно моё имя! Я причинила вам невыразимую боль, я вредила вам везде, где только могла. Я задела вашу честь и связалась с вашими недругами — вы никогда мне этого не простите, никогда! Я это знаю настолько точно, что даже не решаюсь просить!

Я нащупала рукой дверной замок. Он уже стоял возле меня.

— Вы действительно считаете, что я отпущу вас в этом состоянии глубочайшего волнения? С такими бледными дрожащими губами, которые меня ужасно пугают? — сказал он и мягко отвёл мою руку от замка. — Постарайтесь успокоиться и послушайте меня… Вы появились здесь совершенно неопытной, нетронутой натурой, смотревшей на мир невинными детскими глазами. Я тяжко виню себя за то, что тогда сразу же не очистил мой дом от злых элементов, хотя я знал с первой минуты, что в моей жизни наступил переломный момент и что всё должно измениться… Это правда, ваша явно выраженная неприязнь заставила меня разочароваться и смириться; я был слишком горд, чтобы это забыть, и ограничился наблюдением и предупреждениями — я слишком долго не решался сделать то, что выглядело бы бессердечным и тем не менее было бы правильным — вы и Шарлотта не могли оставаться вместе в моём доме — она должна была уйти!.. Что бы теперь ни произошло, что бы вы мне ни сделали из-за простого непонимания отношений и событий, здесь не нужно никаких слов прощения — я виноват не меньше, чем вы… Вы можете причинить мне настоящую боль лишь в одном-единственном случае — как это часто бывало — если вы с холодным и отсутствующим видом отвернётесь от меня — нет, нет, я не могу этого видеть! — взволнованно перебил он сам себя, когда я разрыдалась. — Если вы всё же собираетесь поплакать, то впредь это должно происходить только здесь. — Он притянул меня к себе и прижал мою голову к своей груди. — Вот так — а теперь спокойно исповедуйтесь — я буду смотреть на стену, а моё ухо наполовину отвёрнуто от вас.

— Я не могу говорить, — тихо сказала я. — Как я бы была счастлива, если бы я могла всё вам рассказать! Но однажды придёт время, и тогда… Но одно вы должны знать прямо сейчас, потому что я это учинила сама — я хулила вас при дворе, я сказала, что вы ледяной счетовод, что вы всё знаете лучше всех…

Я заметила, что он тихонько посмеивается.

— Ах, вот какой злой язычок у маленькой Леоноры? — сказал он.

Я испуганно подняла голову и отвела обнимавшую меня руку.