СОЗВЕЗДИЕ. Сборник научно-фантастических рассказов и повестей - Александр Щербаков

Володька поплевал.

— И все же что оно такое, наше «диво»? — вздохнул я. — Неужели действительно выход в какой-то иной мир, пресловутая нуль-транспортировка?

— Похоже. Во всяком случае, мне ничего другого в голову не приходит, — сказал Володька. — Меня другое интересует: где те, кто этот самый переход создал?

— А ты уверен, что его кто-то создавал? — спросил Лешка. — Представь: прилетел на Землю какой-нибудь шестиногий и жукоглазый марсианин, увидел шаровую молнию и спросил: «А где те, кто создал эту великолепную магнитную бутылку с плазмой?»

— Спонтанное образование? — удивился я.

— А почему бы и нет? Сам посуди: если бы проход кто-то создал, он и воспользовался бы им. Логично?

Я кивнул.

— А может, он им уже воспользовался, только мы не заметили? Или — до того, как мы нашли «диво». Или мы его и не можем увидеть? — возразил Володька.

— Цивилизация человеков-невидимок? — В Лешкином голосе опять зазвучало ехидство. — Романы бы тебе писать, дружок!

— Но ведь и обратного утверждать нельзя, — вступился я. — Зря ты язвишь, Леке.

— Что гадать? Эмпирическим путем все равно ни до чего не додумаешься. — Володька сел, бросил окурок в костер. — Да и неважно это. Не по нашим зубам орешек. Паче того: самая сверхкомпетентнейшая комиссия сразу не разберется, если вообще разберется. А главное — и так ясно. Нам открылся выход в чужой мир. Не земной. И мы — на пороге. Шагнул — и там. Этакое окно в Европу.

— Только где она, Европа твоя? Астрономы радиоисточник с оптическим объектом и то не всегда идентифицировать могут. А тут как?

— Спроси что-нибудь попроще, а? — Володька потянулся, зевнул. — Все-таки недоспали мы сегодня крепко, ребята… Лишь бы окошко раньше времени не захлопнулось! Кстати, я там поснимал кое-что. Жаль, что кинокамеры нет, так что в динамике не снять. Но на худой конец сгодится. Две пленки нащелкал, а больше нету, не взял с собой…

— Ты — гений! — возгласил Лешка.

— А вам не кажется, что мы не о том говорим? — Я встал, прислонился спиной к дереву, рельефная кора вдавилась в кожу. Говорить было трудно, каждое слово приходилось напряженно подбирать. — Мы идем по пти наименьшего сопротивления. Конечно, рассуждать о физической природе явления проще, это область категорий рациональных. Но ведь мы с вами в этом некомпетентны, и вряд ли наши суждения будут иметь значение для кого-то, кроме нас самих.

— А кто компетентен? — спросил Лешка. — Ты знаешь такого?

— Не знаю. И ты не знаешь. Но когда здесь соберут ученых… И вообще, не перебивай, Леке, сбиться я и сам могу. По-моему, сейчас главное — область категорий эмоциональных. Мы соприкоснулись с чудом. Перед нами открылась волшебная дверь в…

— Куда? — Порой Лешка бывает попросту невыносим.

— Почем я знаю куда?! А мы сидим тут и спокойненько рассуждаем, как будто решаем, сколько десятков тысяч ангелов может поместиться на острие швейной иглы. Разве это не парадоксально?

— Что, и тебя заело, Дим? Это похоже на… Черт, забыл как оно называется! Ну да ладно. Знаете, в музеях есть такие ящики со стеклом, а внутри — фигурки… Какой-нибудь там Ледовый поход или охота питекантропов на мамонта. В детстве я их ужасно любил. И мне всегда хотелось самому стать таким маленьким-маленьким… Мальчиком-с-пальчиком… Чтобы войти в жизнь этого закрытого мира. Смотреть на нее через стекло — неинтересно. Вернее, нет, интересно, но извне видишь всегда не то, что изнутри. Конечно, это я теперь так формулирую. А тогда — просто чувствовал, смутно, от пуза, как говорится.

Я кивнул. Мне было знакомо подобное ощущение.

— Сентиментщики несчастные, — буркнул Лешка. — Знаю я, к чему ты, Володька, подбиваешься. Не выйдет! Если нужно, я тебя свяжу и сторожить буду, дурня, понял? Я сказал: никакой самодеятельности! Чок вот не вернулся, а с его чутьем это легче, заметь. Может, «диво» только с нашей стороны видно, какое-нибудь оно одностороннее. Туда можно только хорошо оснащенной, продуманно организованной экспедицией идти. Гусары-одиночки нынче ни к чему. Сам посуди, горячка чертова: чего ты добьешься? Ведь если это чужой мир, его же исследовать надо, изучать! А что ты можешь один? С твоими возможностями, знаниями? Колумб-третьекурсник… Даже если сумеешь благополучно вернуться, ты не принесешь никакой ценной информации, а лезть туда ради самовыражения — не слишком ли эгоистично?

— Можешь не сторожить, — великодушно разрешил Володька. — Не сбегу. Чошку вот жалко…

— Жалко, — согласился Лешка. — Хороший был щен. Почему собаки вечно должны за людей страдать?…

Мы помолчали. Еще по разу приложились к бутылке, потом Лешка размахнулся и бросил ее в темноту; она с треском упала.

— Зря, — сказал я. — Лес загаживаешь.

Лешка не прореагировал.

— Ну, я спать пошел, — сказал он после паузы. — Вы еще долго?

— Нет, — отозвался Володька. — Поболтаем еще чуть-чуть — и тоже на боковую.

Проходя мимо меня, Лешка шепнул:

— Ложись сегодня с ним, Димыч. На всякий случай… Я кивнул.

Володька вытащил из костра ветку, прикурил.

— Знаешь, Дим, меня это порой пугает…

— Что?

— Рассудочность наша. Это — неразумно, то — нерационально. И верно. Неразумно и нерационально. Только вот попалось мне, помнится, такое определение… Не то у Веркора, не то еще где-то: человек — существо, способное на алогичные поступки. Скажи: ты никогда Армстронгу не завидовал?

— Терпеть не могу джаз.

— Дурак. Я про Нейла. Я вот часто думаю: каково ему было, впервые ступившему на Луну? На не-Землю? Впервые в чужом мире, и он вокруг тебя, под ногами… Как я ему завидовал, Дим! Я тогда еще совсем мальчишкой был. Да и сейчас завидую. И Крымову со Скоттом — на Марсе.

— Никогда им не завидовал. Понимаешь, они к этому готовились. Долго. Тщательно. Шли без малого всю жизнь. Это мы отсюда им завидуем. Ах, сверкающая почва Луны!.. А для них это работа. Тяжелая. И конечно, интересная. Вот чему можно позавидовать: они место свое нашли, дело свое. А это все… романтика, коя, как известно, «уволена за выслугой лет».

— Шиш тебе! — Избытком вежливости, увы, Володька не страдал.

Мы опять помолчали. Кофе совсем остыл, и я допил его одним глотком.

— Ну, пошли спать, что ли?

— Иди. Я сейчас, только взгляну еще разок на «диво». Эх, Дим, до чего Чошку жалко… Может, вместе сходим?

— Сейчас там все равно ничего не видно. Темь одна. Попозже надо, когда там рассветет.

— Ладно, иди спи, медведь. Спокойной ночи. И не бойся, не сбегу.

Володька ушел. Я забрался в их палатку, она была просторная, четырехместная, не то что наша с Лешкой «ночлежка». Через открытый вход был виден костер — тлеющие угли, по которым изредка перебегали робкие язычки умирающего огня. От вида гаснущего костра всегда становится грустно и неуютно… Уже засыпая, я услышал, как вернулся Володька. Он проворчал что-то насчет бдительности и опеки и улегся. Через пару минут он уже спал, посапывая и изредка всхрапывая. Тогда и я уснул окончательно. Когда я проснулся, было еще совсем темно. Я взглянул на часы: четыре. Но спать почему-то уже не хотелось. Я встал и тихонько, чтобы не разбудить Володьку, выбрался из палатки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});