Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма - Виктор Кондрашин

Так, например, из содержания представленных в книге лозунгов и других программных документов повстанцев ясно видно, что крестьянское движение в регионе в 1918–1922 гг. не было антисоветским и антикоммунистическим. «Крестьянский антикоммунизм» проявлялся на уровне осуждений действий местной власти и в большинстве своем даже не распространялся на центральное руководство. При этом нередко крестьяне оговаривались, что за коммунизмом — «великое будущее», идею его они считали «священной» и не противопоставляли ей «силу штыка». Они лишь выступали против «спекуляций на коммунизме» «насильников комиссаров», «принудительной государственной коммуны». Для повстанцев коммунизм и коммунистическая партия — понятия разные. Такое понимание проистекало из глубинных основ менталитета крестьян Поволжья, в большинстве своем общинного и коллективистского. С другой стороны, оно свидетельствовало о недостаточном укоренении в крестьянском сознании рыночных идеалов, а следовательно, и идущего с пореформенного периода процесса раскрестьянивания поволжской деревни.

Не случайно поэтому в подавляющем большинстве случаев в 1917 г. в деревнях Поволжья «общинная революция» осуществилась на основе уравнительных, «социалистических» принципов. При этом она уничтожила основные достижения Столыпинской аграрной реформы. В этой связи не вызывает удивления отсутствие в документах повстанцев упоминаний о частной собственности на землю как программного лозунга крестьянского движения. Для подавляющего большинства крестьян вопрос о собственности на землю решался так: земля — это всенародное достояние, и право на нее имеет тот, кто на ней непосредственно работает. Как известно, данный принцип был законодательно закреплен в большевистских аграрных законах.

Крестьянское движение в Поволжье в годы Гражданской войны не было антикоммунистическим и антисоветским и потому, что крестьяне не подвергали сомнению результаты самой большевистской революции 1917 г., давшей им землю. Это особенно очевидно на примере отношения крестьян к Красной армии и белому движению. В книге показано, что крестьяне в основной своей массе не желали служить большевикам. Более того, «зеленое движение» было важным элементом крестьянского движения. Такая позиция крестьян определялась вполне рациональными, здравыми соображениями, логикой их реальной жизни в условиях «военного коммунизма». В то же время в принципиальные для судеб советской власти моменты эти соображения отходили на второй план. Крестьянская позиция по отношению к мобилизации в Красную армию менялась кардинальным образом в связи с возникновением реальной угрозы белой контрреволюции, страх перед которой перевешивал ненависть крестьян к «военно-коммунистическим порядкам» Советов.

При всех своих издержках советская власть не покушалась на главное завоевание Крестьянской революции — землю. От белых же крестьяне могли ожидать чего угодно, в том числе самого страшного для себя — реставрации помещичьего землевладения. И эта перспектива явно просматривалась в деятельности Самарского Комуча и аграрном законодательстве белых правительств. Столыпинщина и судебные тяжбы с бывшими землевладельцами — вот что в лучшем случае ожидало крестьян Поволжья после победы белых. Но уже и до этой победы они испробовали их власть. Она оказалась ничем не лучше, чем большевистская.

Наступательные действия Колчака, Деникина сопровождались той же политикой реквизиций, принудительных государственных повинностей, но лишь с одной оговоркой — земельный вопрос окончательно будет решаться после победы над большевиками. И решаться он будет явно не в пользу крестьян. Именно поэтому белое движение не стало делом крестьян Поволжья. Страх крестьян перед угрозой реставрации помещичьих порядков оказался сильнее их ненависти к большевистскому режиму, поскольку последний не покушался на главное их завоевание — землю. Поэтому они поддержали советскую власть в регионе в решающие моменты вооруженного противостояния красных и белых. В то же время поддержка крестьянством большевиков не была постоянной, она обусловливалась конкретной ситуацией — реальностью существования белой угрозы. Как только она ослабевала, ослабевала и крестьянская активность в данном направлении. И продолжение массового крестьянского движения в регионе в 1920–1921 гг. — яркое тому свидетельство. После разгрома Колчака и Деникина большевистское руководство не изменило своей аграрной политики, и как результат — новый подъем крестьянского повстанчества по всей стране, в том числе в Поволжье. Крестьянство терпело и поддерживало большевистский режим лишь до тех пор, пока он обеспечивал ему защиту от «внешней опасности».

На примере Самарского Комуча в книге показана обусловленность краха «демократической альтернативы» большевизму. Он был закономерен, потому что, в отличие от советской власти, Комуч оказался не способен организовать крестьян на выполнение основных государственных повинностей. Кроме того, и сами крестьяне не проявили должной активности в защите Комуча, поскольку он не сумел оградить их от насилия военщины и реваншистских поползновений бывших помещиков. По своему характеру политика Комуча мало чем отличались от действий большевиков, поэтому воспринималась в деревне без восторга. Опыт Комуча убедительно продемонстрировал иллюзорность крестьянских надежд укрыться от «государственного ока» и жить своей собственной, деревенской жизнью в отрыве от города и Гражданской войны. Остаться в стороне, не участвовать в схватке, пользоваться плодами революции в пределах своей деревни оказалось невозможно.

В книге рассмотрен также вопрос о влиянии на крестьянское движение в регионе в годы Гражданской войны антибольшевистских сил: политических партий и белого движения. Доказано, что крестьянские восстания в Поволжье в 1918–1922 гг. в основной своей массе происходили на собственной почве, и стихийный элемент доминировал в них. Они не были результатом деятельности эсеров и агентов белых. В то же время существовало несомненное идейное влияние эсеров на крестьян-повстанцев.

Эсеровский след» прослеживается в лозунгах и программных документах движения, но лишь в том смысле, что выдвигаемые эсерами идеи совпадали с крестьянским видением ситуации. Многие из эсеров принимали активное участие в повстанчестве на уровне руководителей, активистов движения, а также рядовых участников. Своей деятельностью они придали ему более организованный характер. Но не эсеры вели крестьян. Крестьянство выступало самостоятельной силой в противостоянии с государственной властью. Элементы организованности, проявившиеся в создании повстанческих органов власти и выпуске многочисленных воззваний, явились прежде всего результатом крестьянской самодеятельности, а не «партийного руководства» эсеров или других сил.

В ходе крестьянского движения в Поволжье в полной мере проявился крестьянский прагматизм и здравый смысл. В книге охарактеризован социальный состав участников повстанческого движения. События 1918–1921 гг. в Поволжье показали, что политика реквизиций и принудительных государственных повинностей в полной мере коснулась всех категорий крестьянства: кулаков, середняков, бедняков. Поэтому вряд ли оправдано говорить о различной степени недовольства этой политикой тех или иных его слоев. Масштабы крестьянского протеста, численность участников восстаний опровергают «кулацкий характер» крестьянского движения. И «сильные» и «слабые» выступали единым фронтом в защиту общекрестьянских интересов.

В настоящем исследовании охарактеризованы количественные и качественные показатели крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг. (количество выступлений, эпицентры, лозунги и программные документы повстанческого движения). Они свидетельствуют, что масштабы крестьянского протеста в регионе были велики, и само оно развивалось как самостоятельное явление, обусловленное крестьянской инициативой и самодеятельностью. Имеющаяся информация о числе участников, охваченных движением селений, волостей и уездов, позволяет говорить о Поволжье как об одном из наиболее крупных центров крестьянского движения в России в этот период. В пользу этого заключения указывают приведенные в книге сравнительные данные о числе участников крестьянских выступлений в других районах Советской России. Они демонстрируют, что по своему масштабу крестьянские восстания в регионе не уступали «антоновщине», «Западно-сибирскому восстанию» и другим выступлениям российского крестьянства против политики большевиков.

Крестьянское движение в Поволжье в годы Гражданской войны было органической частью общероссийского крестьянского протеста против политики большевиков. Но оно имело и свои региональные особенности. Во-первых, это многонациональный состав участников выступлений, определяемый спецификой Поволжья как традиционно многонационального региона России. В рассматриваемый период крестьянские выступления против политики советской власти происходили во всех национальных районах Среднего и Нижнего Поволжья. И русские, и татарские, и чувашские, и мордовские села принимали участие в повстанчестве. В ходе многочисленных восстаний между повстанцами различных национальностей не было вражды, крестьяне не выдвигали националистические лозунги, и в целом само крестьянское движение было свободно от идей национализма. И это было вполне закономерно, поскольку крестьянское недовольство имело в своей основе социальные, а не национальные проблемы.