Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки - Маркус Вольф

Восстание против режима Батисты произошло не так давно. На каменных стенах еще виднелись следы пуль. Всего лишь десять лет назад со своими восьмьюдесятью двумя спутниками Фидель Кастро высадился с моторной яхты “Гранма” на побережье Лас Колорадос в провинции Ориенте, которую мы теперь осматривали. Нас повезли на Плая-Хирон. По дороге через болота Сапаты и вдоль залива Кочинос стояли скромные мемориальные знаки в память об ожесточенных боях против контрас, кубинских эмигрантов, а в одном месте даже остались обломки сбитого бомбардировщика В-26.

Подробности об операции “Сапата” и о сомнениях Кеннеди относительно бомбардировок, поскольку он хотел избежать “второй Венгрии”, я узнал лишь позже, когда комиссия по расследованию американского сената заставила ЦРУ представить всю картину этой чудовищной тайной акции против Кубы.

Большим заблуждением ЦРУ, ответственного за вторжение в залив Кочинос в 1961 году, была иллюзия, что оно без всяких осложнений сможет повторить на Кубе свою успешную блиц-операцию “ПБ Саксесс”, проведенную в 1954 году против Гватемалы, а еще за год до этого опробованную в Иране под кодовым названием “Аякс”. Аллен Даллес и его люди просто не взяли в расчет, что освободительное движение Фиделя Кастро поддерживается подавляющим большинством кубинцев, и явно не могли себе представить, что кубинцы извлекли уроки из прежних акций ЦРУ. Когда разработанные ЦРУ планы вторжения на Кубу стали известны, в памяти еще были свежы такие его операции, как убийство Патриса Лумумбы и интервенция против законного правительства Гватемалы, и общественность с трудом могла поверить в новую авантюру — настолько невероятны были конкретные подробности вторжения на Кубу. Даже после полного разгрома в заливе Кочинос ЦРУ все еще поддерживало контакты с главными боссами мафии, такими как Сэм Джанкана из Чикаго, которые должны были устранить Кастро, а Кеннеди считал это убийство приоритетным заданием тогдашнего директора ЦРУ Ричарда Хелмса. План этот рассматривался совместно советниками президента из Госдепартамента и ЦРУ, а общее руководство осуществлял, по-видимому, Роберт Кеннеди. Убийство Кастро, или по меньшей мере его свержение, планировалось непременно на октябрь 1962 года.

Мои партнеры по переговорам принадлежали к “барбудос” — бородачам, которые проделали марш в Сьерра-Маэстра и участвовали в боях в горах. Брат Фиделя Кастро Рауль, тогдашний министр внутренних дел Рамиро Вальдес и шеф разведки Мануэль Пинейро были каждый по-своему своеобразными и яркими личностями.

Рамиро Вальдес мало походил на государственного мужа — скорее на легкомысленного сорвиголову. Я вспоминаю одну лихую поездку в огромном кадиллаке, когда он сидел за рулем и непринужденно со мной болтал, проскакивая на перекрестках на красный свет. Он интересовался всем в нашей работе, но более всего нашими возможностями помочь его службе техническими средствами. Его письменный стол был завален каталогами и специальными журналами, которые сообщали о новейших достижениях в технике подслушивания, о дистанционном управлении и мощных микрофонах, о миниатюрных передатчиках и тому подобном. Его вера в технику и неисчерпаемые финансовые возможности ГДР были безграничны, и велико же было его разочарование, когда я осторожно объяснил ему, что третьим партнером в переговорах, касающихся его экстравагантных желаний, был Советский Союз. Наши переговоры вскоре зашли в тупик.

О советских советниках Вальдес не упомянул ни единым словом, как будто их и вовсе не существовало. Я тоже никогда не видел их на наших общих встречах. Если бы я захотел увидеться с одним советским представителем, который был мне назван в Москве, то должен был бы с соблюдением всех правил конспирации “отвязаться” от приставленного к нам кубинца. Лишь в последующие годы с этим стало иначе.

Коммунистическая партия была тогда еще в стадии становления, и во многих местах мы имели дело с различными ее предшественниками. В поездках по стране я постоянно старался расширить свои представления о ней, полученные в Гаване. И противоречия, и критику нельзя было не заметить. Когда я потом разговаривал с Раулем Кастро или Рамиро Вальдесом, то вскоре заметил, что наш постоянный сопровождающий передавал им каждое слово, которым мы перемолвились с каким-нибудь третьим лицом. В большинстве случаев они выражали свое мнение настолько прямо и без стеснения, что на них нельзя было серьезно обижаться.

Команданте Пинейро, которого из-за его рыжей бороды называли Барба Роха, хотя и был женат на американке, по-английски говорил не лучше меня. Тем не менее понимали мы друг друга превосходно. Он никогда не смущался шуток и, задавая свои хитрые вопросы, всегда узнавал то, что хотел узнать. Со свойственным ему юмором и небрежностью он в какой-то оригинальной и малопочтительной форме говорил и о Фиделе Кастро, и об освободительной борьбе, стилизованной чуть ли не под легенду.

Несколько лет спустя я узнал от него, почему Че Гевара как партизан в 1966 году ушел в Боливию. Для моего брата Конрада и для меня, как и для многих на Востоке и на Западе, Че после его убийства в 1967-м стал кумиром. Конечно, уступка Советского Союза, снявшего свои ракеты, чтобы покончить с кубинским кризисом, глубоко разочаровала его, к этому еще присоединялась иллюзия, что с горсткой отважных бойцов он сможет повторить в Боливии то, что удалось сделать на Кубе. Но при этом он упустил из виду различие между освободительной решимостью кубинцев и задавленностью и разобщенностью боливийцев. Лишь тогда я подумал о том, что во время своего первого приезда на Кубу в январе 1965 года я никогда не видел Че и даже ни разу не слышал его имени. Я припоминаю, что в те дни на Кубе видел Тамару Бунке, молодую женщину из ГДР, которая позже погибла вместе с Че Геварой в Боливии. Мой брат Конрад долго вынашивал замысел сделать фильм о Тамаре Бунке.

По сравнению с Вальдесом и Пинейро Рауль Кастро выглядел гораздо более рассудительным и государственным человеком. На каждой встрече с ним я убеждался в его авторитете и качествах руководителя. От других команданте он отличался не только узкими усами, но больше всего тем, что на него можно было положиться: он всегда соблюдал назначенное время. Его земляки подтрунивали над его пунктуальностью, а Фидель называл его пруссаком среди кубинцев. В изгнании в Мексике он самым основательным образом занимался марксистской теорией, теорией военного дела и изучал опыт других революционных движений. В отличие от своих более эмоциональных коллег, он не дистанцировался подчеркнуто от Советского Союза и не обнаруживал своего разочарования в нем. Хотя служба разведки не входила в его компетенцию, он всегда во время моих визитов находил время поговорить со мной. Так же было и в мое пребывание на Кубе в 1985 году, когда я возвращался из Никарагуа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});