Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество - Коллектив авторов

либо должен был я получить милость монаршую за оказанную в службе ревность, и будучи возносителным, не почитая никого себе сверстника, заключал, что сам собою в себе оное мог приобрести, но по таковому высокомерию все потерял и ничего не получил, сие не иное что, как божие предопределение. Как ныне уже господь бог меня смирил болезнию и многими в делах притеснениями с раззорением, но со всем тем, благодарю Бога за его благость»[941]. Поэтому на протяжении всего повествования он всячески подчеркивает собственные успехи в службе и благосклонность к нему лучших командиров, в частности главнокомандующих С. Ф. Апраксина и В. В. Фермора (с обоими Муравьев был знаком еще до войны), даже несколько преувеличивая свое влияние на их судьбы. Так, Муравьев утверждает, что Апраксин в разговоре с ним перед отъездом из армии сожалел, что не послушал именно его, Муравьева, и отвел войска из Пруссии после Гросс-Егерсдорфа: «Как скоро увидел меня фелдмаршал, очень рад был, приказал мне поднести кофию с хорошими сливками и после говорил мне: „Ну, жаль, мой друг, что я тебя не послушал, хотя после и раскаелся, однако поздно, а мне прислан теперь указ, чтоб я ехал в Петербург“»[942].

Что касается Фермора, то его Муравьев недолюбливал, вопреки хорошему отношению к нему генерала: «…хотя меня довольно знал господин Фермор и приласкивал к себе, но не знаю отчево серце мое к нему не лежало, может быть потому, что немец»[943]. Здесь мемуарист приписывает себе еще большую роль в жизни главнокомандующего, откровенно намекая, что причиной отзыва Фермора с этого поста стали его нелестные отзывы о «немце» в разговоре с обер-комендантом Петербурга И. И. Костюриным, который Муравьев то ли по неведению, то ли что-то сознательно умалчивая, описывает как частный: «…сели мы с ним двое в кабинете и стал меня спрашивать: „Скажи, братец, какие там обращении есть?“ – начав божиться, что ничего не пронесет, ежели что-нибудь от меня услышит. И так слабость моя довела до того по той надежде, как он клялся, а особливо имея любовь к Отечеству, будто б у нас не было таких предводителей. Расказал, как вышеписано подробно, и то не упустил, что салдатство им недовольны и вовсе не любят его. Что он за всякую безделицу сек кнутом, рвал ноздри и ссылал на каторгу»[944]. Далее Муравьев пишет, что Костюрин не сдержал своего слова и пересказал их приватную беседу братьям А. И. и П. И. Шуваловым, а через них и секретаря Конференции при Высочайшем дворе Д. В. Волкова содержание ее дошло до императрицы, что и повлекло за собой дальнейшее расследование Костюриным деятельности Фермора и замену его на посту главнокомандующего П. С. Салтыковым[945]. Вся эта история повредила карьере Муравьева: он не был отправлен обратно в Заграничную армию и награжден, как рассчитывал, так как в Петербург его отправил именно Фермор. Но она способствует созданию в мемуарах образа человека, вечно страдающего за правду и справедливую критику начальства.

С другой стороны, Муравьев не только анализирует ошибки командования (как и свои собственные), но и приводит на полях рукописи свои выводы обобщающего характера из конкретных ситуаций. Например, при описании сражения при Гросс-Егерсдорфе он на полях рассуждает о том, как надо поступать в аналогичных случаях: «Когда надобно было место выбирать ордер де батали, то всегда осмотреть должно все нужныя места и дефилеи, да и ставить надлежит оруди так, чтоб неприятель не мог от выстрелов укрытся и проходить безвредно. Вот наша была ошибка, что прежде ордер де батали, не осмотря ситуации, поставлена артилерия, а когда б была поставлена с тем, чтоб неприятель везде открыт был, а особливо надобно было против тих лощин, по которым свободно почти шол к отаке. <…> Должно всегда примечание делать и старатца знать все места, которые к неприятелю могут быть во авантаж, то предупреждать, чтоб все эти выгоды от нево отняты были, а особливо з двух и с трех батарей или болше оруди имели бы всюды свою дефензию»[946].

В этом отношении мемуары Муравьева, содержащие конкретные советы для военных инженеров, могут быть сопоставлены с записками Прозоровского. По окончании Семилетней войны Прозоровский осознал ценность полученного им военного опыта и принял решение в дальнейшем вести дневник, но прежде записал по памяти предшествовавшие события. Несмотря на то что степень подробности собственно мемуарной части, относящейся к Семилетней войне, заметно отличается от большей, дневниковой, можно предположить, что Прозоровский пользовался какими-то доступными источниками, так как в целом он достаточно точен. Прозоровский придавал Семилетней войне очень большое значение в рамках своего военного опыта, и именно его слова вынесены в название статьи. Анализируя этапы своего обучения в «училище» войны[947], он выделяет службу под начальством полковника А. И. Бибикова, будущего генерал-аншефа, общение с бароном И. К. Эльмптом, графом З. Г. Чернышевым и князем Н. В. Репниным, сведущими в военной службе, а также взаимодействие с австрийской армией. «Но всего более, – пишет Прозоровский, – получил я пользы тогда, когда армия наша соединясь с прусскою была под предводительством великого в наш век в военном искусстве капитана ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА короля прусского»[948]. Прозоровский пытается дать подробный разбор состояния не только русской армии, но и военной науки в ней, каждый раз отмечая, какие уроки были извлечены из того или иного сражения. Например, описание битвы при Цорндорфе он заключает так: «Но сия баталия принесла существительное добро войску, ибо в российских солдатах господствовало мнение, что выигрыш в сражении зависит от одной их отважности, почему для умножения оной охотно пили вино. Строевой порядок был по их рассуждению к одному украшению служащий обряд на который они столько же мало, сколько и на соблюдающих оный офицеров, полагались. Но беспорядок сего сражения истребил пагубное сие мнение. Ясно они на оном увидели, что пьянство не производит храбрости, но совершенную гибель, для чего после, на Пальцигском сражении, сами они просили об отделении от Армии легких обозов и маркитантеров с вином, и с сего времени, как всяк служивший с ними засвидетельствовать может, сами искали своих начальников и столь безмолвное всегда имели к ним послушание, каковое желать можно, чтобы оставалось навсегда»[949]. Все эти частные замечания аккумулированы в общем выводе, к которому приходит Прозоровский: «Словом, сия война несколько лет изобиловала такими происшествиями, из которых можно было извлечь самыя полезныя заключения и правила»[950].

В заключение своих мемуаров Прозоровский прямо говорит, что предназначает их тем,