Дочь колдуна - Вера Крыжановская-Рочестер

Минуту спустя он встал, схватил красный карандаш, лежавший на ночном столике, начертал на полу крест и, с омерзительными проклятиями, принялся ожесточенно топтать его. Вынув потом из шкафа флакон, он налил в стакан густой жидкости темно-красного цвета и с жадностью выпил ее; почувствовал он себя спокойнее и крепче после того, как натер лицо и руки сильно ароматичной эссенцией.

Откинув занавеску, Красинский распахнул окно и полной грудью вдохнул свежий душистый воздух сада; придвинув кресло, он сел и задумался, мрачным взглядом пристально смотря на горизонт, озаренный первыми лучами восходившего солнца.

Поток тревожных дум нахлынул на страшного чародея, и мало-помалу на лбу его образовалась глубокая складка. Он так гордился своим могуществом и «проклятой наукой», которой мастерски владел; в его распоряжении было столько опасных секретов, он властвовал над низшими силами, повелевал целой армией демонов, которые могли, – захоти он только, – сжечь город, потопить судно, вызвать ураган. Могущество его во зле было громадно, и силой обладал он геркулесовской, а вот молодая женщина, которую он не смог покорить и которая умерла, не изменив своей веры, она обладала символом, разбивавшим его могущество, повергавшим его во прах и преграждавшим ему путь к желанной добыче. Он оказывался бессилен перед этим небесным оружием; перед ним трепещет и содрогается ад, и всюду, где появляется лучезарный крест, это священное знамение всех времен, полчища сатаны слабеют и отступают, как бы ни были они многочисленны. Никакому демону, даже из наивысшей адской иерархии, не удавалось ни победить таинственный знак, ни создать символ, достаточно сильный, чтобы противостоять кресту.

– Никто не сумел, а я сумею, восторжествую над крестом и покорю его! И, клянусь сатаной, Надя будет моя, – вдруг воскликнул Красинский, вскакивая с места, с сжатыми кулаками и угрожающим, вызывающим жестом по направленно чего-то невидимого.

Успокоившись, он осторожно пробрался в пустой уже кабинета Бельского, унес сундучок с курильницей и вернулся в свою комнату, чтобы лечь спать.

К завтраку Красинский вышел на большую террасу, где был накрыт стол, и нашел там счастливого графа, который прохаживался и курил.

– Сияет, как и подобает счастливому новобрачному! – ехидно заметил Красинский, пожимая руку приятелю.

– Ах, друг мог! Это самая восхитительная из женщин! Я считал ее холодной, застенчивой, бесчувственной, а она – воплощенная любовь, даже страсть, и я счастливейший из смертных! – восторженно сказал лже-Бельский, не заметив загадочной и злой усмешки, мелькнувшей на лице Красинского.

– Верю охотно, что ты счастлив. Твоя жена – настоящая жемчужина. А я пришел сказать тебе, что получил письмо, которое заставляет меня сегодня выехать в Париж, а оттуда в Россию. Надо проститься с графиней и с тобой.

– Надя сейчас придет. Но как жаль, что ты уезжаешь. Впрочем, мы скоро увидимся в Киеве, куда я намерен отправиться не позднее трех-четырех недель. Жена жаждет увидать своих, а ты понимаешь, я – раб, и желания ее для меня закон, – заметил граф.

III

Известие о помолвке молодого миллионера Бельского с дочерью разорившегося Замятина вызвало большие толки в Киеве.

Екатерина Александровна узнала новость от Максаковой, у которой продолжала бывать, и вернулась домой вне себя от затаенной злобы. Миле стоило только руку протянуть за такой блестящей партией, вместо того, чтобы выходить за человека без титула и положения в свете, «голыша», за которого еще пришлось платить долги.

После обеда, за кофе, она принялась выкладывать новости и рассказала со всеми подробностями, как молодой граф встретил в Трувиле Анну Николаевну, бывшую приятельницу его матери, и безумно влюбился в Надю, а что в доме Бельского теперь идут большие приготовления для приема молодой графини. Свадьба назначена недели через три.

– Это всем известно, и многие поздравляли Зою Иосифовну, только мы ничего не знали, – закончила Екатерина Александровна, стараясь скрыть свое негодование.

Масалитинов вспыхнул, и рука с чашкой кофе чуть дрогнула. Зеленоватые глаза Милы ревниво следили за каждым его движением. При виде его волнения недобрый огонек сверкнул в ее лучистом взгляде. И понятно: если его больно затронуло известие об этом браке, значит, в глубине души его еще жила любовь к бывшей невесте.

– А и хитра же эта прекрасная Надя, – ядовито заметила Мила. – Она поспешила вернуть Мишелю его слово, не дождавшись даже, чтоб он ее об этом попросил, очевидно, рассчитывая, что с ее пикантной рожицей ей удастся еще выгоднее пристроиться.

Вдруг вспомнила она, что ведь настоящего-то Бельского убил ее отец, для того, чтобы ввести в его тело неизвестную личность… И Надя не знала, что ее будущий муж – выходец с того света. Мысль эта показалась ей настолько забавной, что она презрительно рассмеялась. Затронутый за живое и обиженный, Масалитинов вышел из комнаты, а жена и Екатерина Александровна злобными взглядами проводили его.

Мила была замужем уже семь месяцев и вскоре готовилась быть матерью. За это время она была постоянно нездорова и чрезвычайно слаба; в общем, она очень похудела, стала еще бледнее и прозрачнее. Ее мучила неутоли-339 мая жажда; она выпивала громадное количество свежей крови и съедала невероятные порции мяса, а тем не менее, все не могла наесться досыта.

Масалитинов также изменился. Он заметно побледнел, похудел и казался изнуренным; слабость эта обо значилась особенно сильно после женитьбы. Но Михаила Дмитриевича озабочивало не только собственное его состояние; он наблюдал за женой и подмечал в ней много странностей. Он не был уже прежним завзятым «скептиком», и вот у него сложилось убеждение, что Мила не совсем обыкновенная женщина, потому что по ночам зачастую с ней происходили непонятные явления.

Так, иногда заставал он ее лежавшей замертво, но затем она вдруг оживала и всегда с хриплым вздохом. Несколько происшедших за последнее время случаев возбудили в нем томительное, жуткое чувство суеверного ужаса. Совершенно неожиданно Мила полюбила вдруг детей. Сначала она привязалась к сыну швейцара, хорошенькому мальчугану пяти лет, и дочери посудомойки. Она приказывала приводить к себе обоих малышей, кормила их сластями, делала подарки и подолгу их ласкала; а потом, когда дети стали болеть, настала очередь дочери портнихи, девочки восьми лет, которая также вскоре заболела. А самое ужасное, что в несколько месяцев все трое малюток умерли от непонятного для врачей истощения, или упадка жизненной силы. Эти три смерти произвели на Масалитинова глубокое и тяжелое впечатление. Невольно вспомнились ему припадки внезапной слабости, появлявшейся у него после танцев с Милой, и особенно тот случай, когда он чуть не умер от истощения.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});