Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец

носильщиков». Мирли не хотелось идти, но больной смотрел на нее с такой мольбой, что она должна была повиноваться. (Впоследствии она рассказывала, что это «Миреле» и предсмертный взгляд были совсем такие, как сейчас после венца… «Помните дети, — повторяла она, — его сладкий голос и этот взгляд!») Вошел служка братства, окинул взглядом больного и сказал:

— Потрудитесь, Мирль, созвать миньон[30].

— Не надо, — отозвался больной, — на что мне миньон, у меня свой миньон — мой оркестр! Не ходи, Мирль, мне не нужен миньон.

И, обернувшись к детям, он продолжал:

— Слушайте, дети… Играйте без меня, как со мною, играйте хорошо… Не нахальничайте на свадьбах бедняков… Почитайте мать. А теперь — сыграйте мне отходную… Сосед будет читать…

И четырехаршинная каморка наполнилась звуками музыки.

Айзикль-резник

1

Богач воскресает из мертвых, а меламед внезапно умирает

вадцать лет Авигдор был меламедом, двадцать лет обучал детей самых богатых хозяев в местечке — и вдруг заболел. У него пошла горлом кровь, он потерял голос и сильно исхудал.

— Жаль, — говорили в местечке, — человек знающий и к тому же хороший меламед.

Авигдор был одинок, как перст. Приехал он еще молодым человеком издалека и сразу взялся за обучение детей. Ни родственников, ни близких у него здесь нет. Он вдовец, имеет четырехлетнего сынишку. Дети у него были недолговечны, а напоследок умерла от родов жена. Поистине, пути Господа неисповедимы!

Но община позаботилась об Авигдоре:

Во-первых — решили в синагоге — нельзя отобрать у него учеников, с голода умрет. Правда, говорят, будто чахотка заразительна, но мало ли что говорят. Мы же знаем, что жизнь и смерть в руках Божиих. Без Его воли ангелу смерти нет доступа, волос не упадет с головы человека.

Так решили в синагоге во время утренней молитвы и окончательно скрепили за вечерней молитвой, а все же ученики оставили реб Авигдора.

Испортил дело некий выскочка, разбогатевший еврей, двоюродный брат местного «мумхи» (фельдшера). За ним последовали и другие.

Но не может же община равнодушно смотреть, как еврей, знаток Талмуда, умирает с голода.

Нужно действовать! Этого требуют и благочестие и справедливость. Вопрос только — кому действовать. Вся синагога в один голос твердит, что обязанность помочь падает на тех хозяев, которые отобрали у него своих детей. Те же говорят: «Евреи отвечают друг за друга», — поддержать еврея, знатока Талмуда, обязана вся община. Понятно, они не отказываются, сделают возможное, но взять на себя все — они не могут.

Тут возникает другой вопрос: откуда община возьмет денег? В городе три представителя приходских правлений, но главным заправилой является реб Шмерль, человек набожный, уравновешенный, погруженный в тихое, безмятежное благочестие. И реб Шмерль утверждаешь, что средств, которыми, располагает община, совершенно недостаточно, что община — дырявый мешок, — невозможно свести концы с концами, и ему приходится тратить из собственного кармана. Остается одно из двух: либо развестись с женой, которая мечет громы и молнии, либо отказаться от общественных дел — и пусть другой попробует запрячься в это ярмо! Но прихожане думают, что это не так страшно, исход найдется: можно избрать другого старшину, или поискать новых источников дохода.

Можно, например, сделать новый налог на что-нибудь, — на субботние свечи, на съестные припасы, мало ли на что. Жидкие дрожжи уже сданы в откуп, так нужно сделать налог на прессованные, не то можно еще на три года сдать в аренду баню, а, может быть, лучше всего принять четвертого резника. Эти три резника прямо золото загребают, почему же не зарабатывать и еще одному еврею, хотя бы он и не приходился реб Шмерлю родственником? Кстати, кое-что перепадет и на долю общины. К налогу все равно придется прибегнуть: необходимо починить микву, не то женщинам прямо грозит опасность; уже несколько лет талмуд-тора бездействует, пора, давно пора открыть ее_

Если же члены общины не дадут своего согласия ни на то, ни на другое, то пусть они соберут между собою деньги, но таки порядочную сумму, чтобы было на что посмотреть! Женатых молодых людей, живущих на всем готовом у родителей, слава Богу, достаточно, — у них и времени вдоволь и ноги здоровые.

Пока тянулись эти разговоры, Авигдору отказали от квартиры, и он остался с сынком под открытым небом.

День они провели кое-как: посидели в синагоге, заходили к знакомым. Повсюду гостеприимные хозяева их чем-нибудь да угощали, — рюмкой водки (мальчику давали сладкую водку), кусочком пряника… Переночевать же им никто не предложил. После вечерней молитвы Авигдор с сыном остались одни в синагоге; поторопились уйти даже те, которые обыкновенно оставались после молитвы, чтобы посидеть за душеспасительным чтением. Через некоторое время Авигдору стало холодно в большой, пустой синагоге. Ребенок уснул на скамье; отец не стал его будить, и один пошел в пекарню, где работали всю ночь. Ему позволили присесть, и он уселся у стены, близ топившейся печки. Приятное тепло подействовало на него, и он уснул. Никто не будил его, и Авигдор проспал до позднего утра.

На следующую ночь он привел и мальчика погреться. Он занял прежнее место, мальчик сел возле него и положил голову отцу на колени. Так они оба проспали ночь.

Продолжалось это несколько дней. Потом каким-то образом об этом проведала полиция, и поднялась целая кутерьма. Пекарь чуть не угодил в тюрьму; он с трудом откупился несколькими рублями, и дал подписку, что Авигдора и на порог не пустит.

Скажите, пожалуйста, какое полиции дело до того, что Авигдор — еврей большой учености? Несколько хозяев обратились с просьбой, куда следует, но какое значение в наше время имеет просьба еврея?

Авигдор стал ночевать в бане — и опять та же история. Снова вмешалась полиция, и пригрозила закрыть баню и микву. Настаивать было бы очень рискованно: здание действительно вот-вот рухнет; заикнись только — запечатают, и будет стоить тысячу! По сей день осталось неизвестным, кто донес, но без доноса дело не обошлось, полиция первая никогда не вмешивается.

Теперь ни Авигдору, ни мальчику негде было приютиться, и они оставались в холодной синагоге.

Жалость к ним еще более возросла. Заметили, что на них прямо рубашки нет.

Теперь вся синагога признала, что забота об Авигдоре падает на общину. Но что тут может поделать община? Толковали, толковали, и пришли к заключению, что сдать в аренду баню еще на три года — невозможно: совершенная развалина, никто и гроша не