Нацизм на оккупированных территориях Советского Союза - Егор Николаевич Яковлев

эпизод из письма жены: «Когда я подняла трубку и произнесла свое имя, сухой голос где-то далеко сказал: “Смерть грядет, это смерть!” Кто бы это мог быть?» (с. 226). Серьезная болезнь, перенесенная им в феврале – марте 1942 г., до предела обострила его панические настроения: «Болезнь, а также эмоционально-личное ее восприятие привели меня к мысли, что каждый человек должен умереть! Как же легко это сказать, когда ты молод и здоров! Однако дело совсем обстоит иначе, когда испытываешь бесконечную боль. В этом случае даже самый смелый солдат, полный неверия, будет вынужден признать этот неоспоримый факт. Конечно, человеку, связанному с религией, легче, чем верующему в провидение своим разумом. Последние ворота, через которые мы все должны пройти, остаются страшными и непостижимыми несмотря на то, что мы продолжаем жить в наших детях. «Ты неведомый Бог» [294]… Все это кажется чем-то бессмысленным, если учесть, что хорошие люди часто умирают мучительно, а плохие – легкой смертью» (с. 198). Подобной эмоциональной рефлексии относительно уничтожения партизан и мирного населения противника на страницах дневника мы не обнаружим.

Нарастание панического страха объяснялось отчасти постоянными болезнями, которые Бах-Зелевский фиксировал с особой тщательностью человека, не умеющего стойко переносить физические страдания: «сильно давал о себе знать мой ревматизм, вызывавший у меня озноб и воспаление зубов» (с. 152), «мое кишечное кровотечение снова стало масштабным» (с. 187), «ближайшие 2 дня проведу в кровати из-за приступа дизентерии» (с. 223), «из-за артрита лег на лечение в клинике при университете» (с. 284). «Я выпил небольшое количество белого вина и получил почечную колику… Сильная боль в области почек. – Наркотические средства… Болезнь просто невыносима» (с. 158).

Но, может быть, недостаток мужества компенсировался идеологической непоколебимостью? Был ли автор дневника настоящим национал-социалистом? До поражения рейха по целому ряду пунктов его личные симпатии и антипатии совпадали с идеологией нацизма. Импонировали ему и Адольф Гитлер, и Генрих Гиммлер, причем последний становится для автора дневника фактически образцом для подражания; эталоном, к которому нужно стремиться. В феврале 1931 г. Бах-Зелевского приняли в СС, где он быстро сделал карьеру. Непримиримость, исполнительность и готовность безжалостно уничтожить врагов снискали ему симпатию Гитлера, который вспоминал в декабре 1942 г. в разговоре с В. Кейтелем и А. Йодлем: «Бах-Зелевский – один из самых ловких людей. Даже раньше в партии я поручал ему самые трудные дела. Если где-нибудь еще появлялись признаки коммунистического сопротивления, я посылал его туда, и он их перемалывал» (Дневник карателя…, 2021: 17). При этом, при возможности, как это было в ходе Ночи длинных ножей с Антоном фон Хобергом, Бах-Зелевский перемалывал не только врагов партии, но и своих собственных противников.

Представление о том, что «в политической жизни только успех считается мерилом значимости личности» (с. 135), лежит в основе многочисленных пространных размышлений об иерархии, субординации, ответственности, наградах и справедливости. «Моя солдатская суть крайне возмущена, – пишет он уже в сентябре 1941 г. – Впереди борьба и смерть, а здесь попытки приобрести дешевые лавры[295] с помощью пропагандистских отчетов» (с. 157).

«…В военных условиях жизнь всегда такова, что ответственные за поражение приписывают победы себе, – записывает Бах-Зелевский 11 января 1943 г. – …Но в конечном счете дело не в том, что ты находишь признание, а в том, что ты выполняешь свой долг во имя своего народа. Публика всегда будет ценить только успех. Успех – это не то же самое, что достижение. Во всяком случае, я часто находил внешнее признание в жизни там, где я его не заслужил. А там, где я совершил свои самые смелые и самоотверженные поступки, никто об этом не знал. Если командир элитного соединения, оснащенного всеми видами тяжелого вооружения, добивается очевидных результатов, то это не является чем-то само собой разумеющимся, хотя надлежало бы окружить такого человека внешними почестями. И все же настоящими героями являются не знаменитые командиры танков, которые всегда имеют на своей стороне танковые подразделения, а командиры частей быстрого реагирования, которые часто вступают в бой без поддержки и без какой-либо перспективы признания, погибают в этом бою, а потом еще получают в свой адрес оскорбления, как не сумевшие достичь результатов» (с. 261).

Обязанности высшего фюрера СС и полиции заставляют Бах-Зелевского размышлять и о собственной позиции по отношению к власти: «Очень легко сказать: “Делай правильно и ничего не бойся!” Получается, чем выше поднимаешься в жизни, тем больше понимаешь, что неважно, “прав ты или нет, а достигнешь ли ты победы”. Ниже все просто – у тебя воинское звание и тебе предписано выполнять соответствующие приказы. Люди теперь считают, что в “авторитарном” государстве идет непрерывная борьба за власть. Отныне передо мной, как уполномоченным по борьбе с бандами, стоит трудная задача, но для начала мне придется изо всех сил бороться за власть, чтобы оказывать нужное влияние» (с. 285).

В дневнике четко просматривается трехъярусная иерархия военной администрации, в которой Бах-Зелевский пытается определить свое место. Вышестоящие по служебной лестнице пользуются у него непререкаемым авторитетом: «Решение фюрера, само собой разумеется, всегда последнее, и критиковать его – преступление» (с. 135), сам же Гитлер является воплощением божественной миссии (с. 168). О пиетете Бах-Зелевского перед Гиммлером уже говорилось. По отношению к нижестоящим он неизменно и жестко требователен: «Устроил разнос персоналу штаба, так как не получил необходимой информации о бандитском лагере» (с. 282), но одновременно стремится показать свою заботу о них: «Необходимо признать один неприятный момент, что офицеры СС иногда отказываются или совсем не заботятся о подчиненных» (с. 142), поддержать лично: «Желая показать пример, я вооружился автоматом и приготовился действовать во время акции в передней линии» (с. 155). Присутствовал он и при расстрелах[296].

Равные по статусу военачальники редко получали от него в дневнике лестную характеристику: установленный им стандарт образцового офицера, «для которых старая прусская традиция дает только один ответ: “Быть больше, чем казаться!”» (с. 146), блистал всеми красками утопии, и среди реально живущих людей, стоящих с ним на одном уровне, достойных этого идеала кандидатов практически не было. «Как мало людей, которые могут работать самостоятельно. Кого-то нужно постоянно подгонять» (с. 266). Часто он писал о личностях, лишенных «каких бы то ни было организаторских способностей» (с. 146, 151), марионетках, которым «война нравится до тех пор, пока она проходит при хорошей погоде и хорошей квартире» (с. 162), крысах, бегущих с тонущего корабля (с. 173, 183), о «старых говнюках», от которых нет никакого толка (с. 276). «Какие же все-таки трусливые собаки мои сотрудники! Они не понимают, что во все времена офицеры,