Алба, отчинка моя… - Василе Василаке

Он вспомнил о газетной подшивке, опять встал, включил свет, пошел проверить. Подшивка обычно находилась на платяном шкафу. Взял стул, чтоб подняться и разогнать мышиную свадьбу, которая как раз, казалось, доносится сверху. Но на полпути вспомнил, что перед отъездом с женой в Кишинев, когда собирались лететь в Петропавловск, спрятал подшивку в сундук.

В первые годы жизни этот кованый сундук был его единственной внушительной мебелью. Он являлся как бы вместилищем всего недвижимого, ценного из приданого, что привезла с собой Анфиса в день свадьбы. Этот сундук, тяжелый, как железный несгораемый сейф, никак не мог забыть Антон: на его свадьбе 43 года тому назад подпрыгивал он над головами подвыпивших парней, которые, по обычаю приплясывая, вносили сундук в дом. Ладный сундук, добротный.

Открыл, откинул крышку, — подшивка, точнее сказать, современный мир со своими последними известиями, войнами, переворотами, парламентскими дебатами и свирепыми диктаторами типа Иди-Аамин спал. Нет, еще не расплодилось таких грызунов, чьи зубы справились бы с дубовыми досками, обшитыми металлом, на котором еще красуются кирпичного цвета краски концерна 20-х годов «Фарбениндустри».

Дед Антон грохнул крышкой, вздохнул.

— Апчхи!..

Чихнул, высморкался, еще раз чихнул и почувствовал, что даже в груди заскрипели сердечные петли, — они были, как у дверей старого сарая, уже ржавыми, ну и заскрипели. «Так еще пару раз — и нет Антона… Какая она ни есть, моя Анфиса, но была бы она дома сейчас, спросил бы ее: „Анфиса, слышишь ты этот шелест или он мне только чудится?“ — „Что?“ — „Ах, забыл, что ты туга на ухо, глуховата стала“».

Он грустно вздохнул. Она гостила у своей сестры Агафии в Яловенах, а Яловены — это совхозное село в трех километрах от столицы. Правда, гостила Анфиса вынужденно, поссорилась с Антоном. А произошло это из-за того, что случилось невероятное. Рост Анфисы метр шестьдесят пять. Талия (в молодости — тростиночка) почему-то за последние годы устремилась вдогонку за ростом. Из-за этого стремления получился великий конфуз у трапа самолета. Лайнер «ТУ-134-А», летающий рейсом Кишинев — Москва, не согласился взять на борт Анфису Беллони.

Дед Антон навеки заснял это зрелище в сердце своем и озвучил скрежетом зубовным, — рублей этак четыреста как в воду канули. Унизительней же всего оказалась эта картина для Аэрофлота: что это за двери у тебя, что за масштабы, Аэрофлот! Не смог погрузить одну простую безбагажную колхозницу… (Небось тех, что с черешнями или с персиками, — смог, а тех, кто к дочери родной летят, — нет.)

От зятя-летчика дед Антон знал, да и в «Красной звезде» читал: даже танки грузятся в самолеты, почему же Анфисе Беллони нельзя лететь?

Представительница Аэрофлота очень терпеливо и вежливо объясняла:

— Потому что после двух предпринятых попыток загрузить, да, не побоимся этого слова: «загрузить»… Что, она вам супругой?.. Ах, простите, к вам вопрос: почему вы лично отказались лететь? Бросьте вы, при чем тут ваш Черчилль! Он был премьер-министром, он мог заказать личный самолет по собственному объему, не забудьте, тогда сама Англия была империя! Так вот, объясняем, в конце двадцатого века человек един, можно сказать, стандартен. Он стандартен для всей нынешней Вселенной и космоса…

Старик никак не мог уразуметь, чего от него хотят.

— Черчилль был человеком или нет? — возмущался дед Антон. — Думаете, он был тоньше моей Анфисы? Я же прикурил у него один раз, когда он прибыл в Крым. Вот такая цигарка у него в руках дымилась! Прошу, верните мне четыреста рублей.

— Во-первых, не четыреста. Вы лично, уважаемый товарищ Беллони, отказались сесть в самолет и лететь. Билет-то уже закомпостирован!

— Я не могу лететь к дочке без ее родной матери! Родила-то ее она, жена, а я что?

— Отвечаем: она нестандартный пассажир.

Дед Антон снова, в который раз раскинул руки в стороны:

— Ф-фу, этот стандарт… А ведь я всю жизнь с ней, беднягой, нестандартной! Причем у нас дочери — очень стандартными получились! Из-за чего я должен нести такие убытки? Ну ладно, — продолжал он. — Зять у меня на Дальнем Востоке — летчик! Дочь — медсестра, там же, а ведь туда одни самолеты летают. Там автобусов нет, самолетами даже до районного центра порхают. И нас с Анфисой ждали вертолеты, военные, — и он опять вспомнил свои четыре сотни. — А ведь сэкономленный вами бензин на перевозку меня и жены выльется у вас в премию, правда? Так вот я прошу вас, пусть бухгалтера переведут нам эту премию, и мы будем квиты.

Кассирша обрадовалась такому обороту:

— Прекрасно, только пишите подробно и обоснованно, как произошло, откуда вы лично и ваша спутница? Потом куда собирались вдвоем лететь… Да, и не забудьте взять из поликлиники соответствующие справки: вес, рост и прочие нестандартные объемы… вашей спутницы. После чего обращайтесь прямо в Аэрофлот: Москва, Министерство гражданской авиации. Можете записать.

Над этим ответом дед Антон призадумался. «Они надо мной потешаются… может, даже издеваются! Как это послать размеры моей Анфисы в талии министерству… Она что, стюардесса? Да она, моя Анфиса… А вдруг министр пожелает увидеть ее… А что там за двери, в министерстве? Ой, нет, опять самолет, опять надо билеты брать… Опять закомпостируют… и покажут потом язык. Нет, нет, нет!!! Пусть лучше министр прилетит к нам».

…Так лежал теперь один-одинешенек в своем громадном каменном доме из семи комнат и размышлял Антон Беллони. Вспомнилась ему родная теща, ушедшая в сырую землю много лет тому назад. Любила она зятя, трудягу, и терпеть не могла прожорливую свою дочь Анфису, зато слепо боготворила более ей родных двух внучат. Одну звали Зиной, другую Изабеллой. В свои пять лет эта Изабелла сделала себе ридикюль из ореховых листьев, заплетала их, эти листья, как мама ее косички; а после этого, как смастерит сумочку, подойдет к бабушке или к старшей сестре Зине и говорит:

— Силь-ву-пле-зир…

Умилению нет границ. А эту фразу она услышала от астматического радиоприемника на батарейках, который только нашептывал слова и мелодии. И вот при каких обстоятельствах! Она, Изабелла, ставит, бывало, табуретку около обеденного стола. На эту табуретку карабкается с трехногим стульчиком в руках, как с младенцем. С табурета — на обеденный стол. Вот уже встала во весь рост: не выпуская стульчика из рук, шарит глазами по стенке. Почти у самого потолка на самодельной полке висит, ум детский завораживает приемник марки «Родина — Беларусь». Его батареи рядом торчат, как крокодиловы яйца (Беллони ухмыльнулся на своей кровати: видит ли она эти яйца крокодильи сейчас наяву, в своей Африке?).

Зачем понадобилось Изабелле встать на обеденный стол? Она сейчас приложит ушко к шелку динамика: заболела мечтой — «кактриськой буду!». Родители в поле, бабушка во дворе, сестра в школе, а Изабелла поднялась на трехногий стульчик; как восклицательный знак, она дрожит на слабеньких ножках и тем временем слушает, что там еще поют или шепчут эти «кактрисы» по радио…

Конечно, пока не свалилась и вывихнула себе руку. Отец вынес из комнаты этого астматического шушукающего паука. Из-за влажности — потолок был низеньким, сырым, стены тонкими, в полтора кирпича саманного (глина и солома!) — и от сырого потолка быстренько разряжались батареи. Вот тогда теща и сказала Антону:

— Зять, построил бы ты себе хотя бы настоящий дом! — У тещи была тыщонка, сама предложила как пай и продолжала: — Видишь, как дочки тянутся к культуре, а что за культуру может дать эта сырая времянка! Езжай в Архангельск. Надо, Антон, построить приличный дом. А вдруг зять будет знатный человек? Куда его примешь? В эту халупу? А вдруг придут или приедут погостить дочери с зятьями, с детьми, с портфелями, чемоданами, гончими собаками, с машинами, куда ты их всех спать уложишь. На чердаке? Вон как народ строит!

И он поехал осенью и пробыл целую зиму в Архангельске и построил дом. А где теперь его дочери? Наверно, у них тоже свои планы что-то строить… Конечно, Курилы, Экваториальная Африка — это не Архангельск, но планы людские есть планы.

Сидит теперь дядя Антон, как сова в пустой трубе дымохода или на колокольне без колоколов; кто-то первый сказал: «Сова — кума, воробей — зятек»? — вот он и есть! В ушах не прекращается этот странный шелест камышиный. Черт возьми, и почты не было… Этот Ангел… Антон Беллони получает три ежедневных газеты и давно ждет ответа на отправленную телеграмму о том, что не приедет в Петропавловск-Камчатский: «Не прилетим состояния здоровья Анфисы, лечение Кишинев».

Построил Антон эти хоромы, этот каменный домище, и теща тратила свою пенсию на цветастые непревзойденные бантики для внучек, а внучки, как закончили десять классов, никогда на каникулы домой не приезжали и даже на бабушкины похороны не явились. Правда, в этом вопросе их пощадил отец: учатся, зачем кладбищем бередить юношеские сердца. И потом, неловко и за другое. Дорога на кладбище проходит мимо школы, учителя увидят своих модных на тонюсеньких каблуках учениц, как шагают они за бородатым попом и за гробом. А ведь были лучшие плясуньи школьного кружка самодеятельности. Теперь Зиночка далеко-далеко оказалась, аж на самом Дальнем Востоке, а младшая, Изабелла, еще дальше, в самом сердце Африки, среди львов и туч малярийных комаров, с которыми воюет ее супруг. И ради чего? «Ладу», одну только «Ладу» пожелали заиметь (назло соседям!).