Татуиро (Serpentes) - Елена Блонди

— А он что?

— Он не хочет ответов. Он…

— Он любит. И боится твоих ответов. Ещё?

— Всё. Я болела. Никого не видела больше.

Берита потерла руками колени, собирая на них юбку. Найя заметила, что старшие женщины в племени носили не тайки, которые так легко снять, выдернув пару деревянных шпилек из драпировок, а обычные такие человеческие юбки. И обёрнутые вокруг груди однотонные повязки, края которых стягивались кожаными шнурками. Были похожи на старых цыганок поэтому.

— Твои глаза остры, маленькая женщина. И ты просишь знаний не для того, чтоб сварить из них еды или выбросить их в воду. Но знания ранят. Видишь меня? А я была такая, как ты. Только лучше.

— Да будут боги…

— Хватит. Пусть лучше Боги дадут тебе силы, чтоб знания не сломали тебе плечи.

— Я не боюсь.

— Глупые не боятся. А ты приготовь себя, как охотник перед большой охотой. И я дам тебе столько, сколько сможешь выдержать.

Мышелов мелькнул наискосок через хижину, и женщины повернулись к ложу, прислушиваясь. Акут под шкурой заворочался и стих.

— Спит, — сказала Берита, — скоро проснётся. Наше с тобой время — вот такое, — она отметила ногтем половинку толстого пальца.

Найя поднялась и ушла в угол, где спрятала узелок с семенами. Положила его на пол перед Беритой, развязала хвосты тряпки. Посмотрела с вопросом, собираясь спрашивать. Но знахарка, поняв, заговорила сама, подбирая слова попроще:

— Все любят. От доброй любви рождаются красивые дети. Так устроен мир. Но редко приходит другая любовь. Злая. Тогда мужчина — Еэнн, женщина — Айна. Он делает с ней, что хочет. Она делает с ним, что хочет. И даже если оба убьют друг друга, глядя в глаза, в которых нет человека, только звери без имени, то будут любить — до последнего дыхания. К Акуту пришла такая любовь. Он нашёл её на песке, принёс в дом, укрыл от всех и — любит.

— Но я… Я не люблю его так! Я его — не люблю!

— Любишь. Так любишь.

Найя смотрела на старуху с ненавистью. Ей казалось: с затенённого потолка спускается толстая паутина и прилипает к голове и плечам. Да как они смеют тыкать ей тем, чего нет! Она сама решит, кого ей любить! Уж не этого черномазого урода, почти старика, от которого пахнет козлом, а потные волосы вечно слипаются на концах.

— Это мое знание, Вамма. Теперь я хочу твоего.

— А про семечки?

— Потом. Сначала скажи мне. Ты правда пришла из моря?

Найя подумала о лице мастера, когда он говорил об этом, сам не веря и не желая правды, но правда была в том, что нет у неё ртов на шее — жабр, догадалась она тогда. И голова закружилась от количества вопросов, которые хотели ответов. Тут, в этом мире, были племена, жившие под водой? Или и сейчас есть? И где этот мир? Что он такое? Хорошо, она будет честна с Беритой. Чтобы после спрашивать — без конца.

— Я пришла не из моря.

— Откуда? Из леса за большой рекой? Или… — Берита сложила пальцы в охранный знак и оглянулась на дверь, — из степей за серыми скалами?

— Берита… Мой мир — не здесь. Я не знаю, как рассказать. Нет тут моего места, совсем нет. Мой мир — другой. А где он — я не знаю!

Она жестикулировала, меняла выражение лица, помогая словам, и отчаивалась, понимая: деревенская бабка, хоть и умная, не поймет, как это — прийти из параллельного мира… Но Берита просто кивнула, оставив Найю с открытым ртом:

— Миры, через которые летит мёртвая птица. Я так и думала. Понятно, почему ты такая. Мир другой, люди другие. Но хоть женское у тебя всё на месте.

— Птица? — ответы множили новые вопросы. И Найя снова пожалела о том, что нет бумаги, нет карандаша, записать, пока не вылетело из головы.

— Скажи, Берита…

— Дай мне ещё один ответ и получишь свой. Мне скоро уходить, Вамма.

— Хорошо.

— Как ты пришла?

Холод ноябрьской степи кинулся из воспоминаний, и плечи Найи покрылись мурашками.

— Нет! Не говори, что было. Скажи, как ты пришла? Как?

— Я… — она обхватила себя за плечи. Оглянулась. Ужасно захотелось под шкуру, к тёплому телу мастера, прижаться, обхватить ногами его ноги так, чтоб пальцами упираться в жесткую ступню. Привычно лечить его, а потом закрыть глаза и заснуть. Вот только куда придется проснуться? Картины осенней степи ворочались перед глазами, громоздились друг на друга кучей серых картонок на помойке, и становилось дурно, будто от них шёл запах гнили. Тошнота волнами подходила к горлу, и в ней показывался то грязный кадык старика, жадно глотающего водку, то оскал Карпатого, или белые, как отмокшие корни, пальцы Жуки на её колене. И вслед за тошнотой застучало, толкаясь снизу, через сердце в голову, — уйти. Уй-ти! Немедленно, уйти!!!

— Хватит, Вамма из другого мира, стой!

Найя открыла глаза и больно сглотнула, задышала хрипло. Руки вяло упали и остались лежать на коленях, вздрагивая.

Берита поднялась и, встав рядом, положила тёплую руку на её волосы.

— Твоя сила очень большая. Может быть, больше реки. А может быть… Нет, не скажу. Но ты не умеешь с ней. Ложись к мужу. Подумай о том, как взять свою силу. Тогда сможешь хотеть по-настоящему.

— И его болезнь уйдёт?

— Да.

Она помогла Найе встать и повела её к постели. Откинула шкуру волка. Стала развязывать узел тайки. Найя, отводя её руку, села на шкуру.

— Ты обещала ответы.

— Смотри-ка, упрямая!

— Это для чего? — указала рукой на развернутый узелок с семечками. А Берита снова украдкой посмотрела на яркую татуировку через всё плечо и грудь. И снова ничего не сказала о ней. Вернулась на место и села, подняв узелок, положила на колени и стала перебирать крошечные плоские семечки, следя, чтоб ни одно не упало.

— Злая любовь — сильна. Сильнее ветра и долгих дождей. Злая любовь смеётся над теми, кого мучает. Они не уйдут из её петель. И когда один любит больше, он узнает отчаяние. Тогда он уходит к зарослям таммы. Среди веток таммы с длинными колючками живут птицы. Они любятся и умирают, — шипы протыкают им грудь. Птицы-таммы не несут яиц, как лесные птичики. Кровь их падает на цветы, и те рождают ягоды таммы. Семечки в ягодах таммы — полное знание злой любви. Ты знаешь, что в мужчине, он знает, что в тебе. Твоя боль — его. Его — твоя. Когда вот так, — она лизнула кончик пальца и, показав прилипшее к нему семечко, раскрыла рот. Но не стала класть на язык, вернула на тряпку. Бережно свернула тряпицу и туго завязала концы.

— Вот и всё.

Найя вспомнила размахи медной колотушки внутри себя, а значит, внутри мастера, и как он хотел её, хотел зло и больно, почти убивал в мыслях…Чем он лучше Карпатого? Глянула на чёрную макушку над краем шкуры почти с ненавистью. И так же — на Бериту.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});