Русь и Орда - Михаил Каратеев

Василию слова бия показались достаточно убедительными, и вскоре он совершенно забыл об этом происшествии.

* * *

Возвратившись из этой поездки, которая продолжалась недели две, Василий сразу же взялся за достройку заложенного им городка. Он был уверен, что ему не придется долго здесь жить, и всеми своими помыслами стремился на Русь. Но его страстная натура требовала деятельности, к тому же хотелось оставить по себе какую-то вещественную память в этих диких местах, пусть и ненадолго отданных ему прихотью судьбы.

Было поставлено еще десятка три домов, причем, в соответствии с опытом минувшей зимы, их теперь делали лучше и теплее. Хотя сейчас он был и не нужен — на реке сделали причал, который, по мнению Василия, мог пригодиться в будущем. Вал вокруг города подняли повыше и начали ставить на нем солидный тын из заостренных наверху бревен сажени в две высотой.

— Когда же наш дворец начнешь строить? — полушутя-полусерьезно спросила однажды Фейзула. Она знала, что ее муж всем сердцем стремится к себе на родину и здесь оставаться не думает, да и сама она привыкла желать того, чего он желает. Но в глубине души Фейзула побаивалась переселения в этот неизвестный ей мир, где для всех, кроме Василия и Никиты, она будет чужой и для нее все, кроме них, будут чужими. И временами, сама себе в том не признаваясь, она почти надеялась, что обстоятельства заставят их остаться навсегда здесь, где так хорошо и спокойно можно прожить вдвоем с любимым мужем, в привычной обстановке на лоне ласковой и щедрой природы.

— А вот погоди, — ответил Василий, — коли в этом году не выгорит мое дело и надобно будет ожидать еще, тогда уж на то лето беспременно и о своем жилье подумаем. Только я камня не хочу — поставим себе деревянные хоромы, как на Руси. Они будут и теплее и краше, сама увидишь.

— Я и хочу деревянные. Чтобы тебе было привычно и ты бы не так тосковал по своей земле.

— Спасибо, солнышко, за ласку твою и заботу. Уж я такие хоромы сделаю, что и ты в них о своем шатре позабудешь!

— В следующем году уже и сын тебе помогать будет. Смотри, какой большой вырос!

— Ванюха мой! — воскликнул Василий, беря на руки сына и щекоча бородой его смуглые щечки. — Растешь, как гриб после дождя! И какой же ты синеглазый, шельмец! Скажи, где хочешь княжить — в старом или в новом Карачеве?

Малыш смотрел на отца серьезным, сосредоточенным взглядом, потом, как бы поняв, расплылся в широкой улыбке, показывая свой единственный пока зуб.

Глава 56

Знаю дела твои. И вот, Я открыл перед тобою дверь, и никто не может затворить ее.

Св. Иоанн Богослов

Стояли уже жаркие дни июля, когда случилось наконец долгожданное событие.

Однажды в тихий безоблачный вечер, когда последние лучи заходящего солнца золотили верхушки тополей, Василий отправился на вечерний клев в свою любимую заводь, чуть ниже городка. Здесь, зеленым дождем свесив в воду свои гибкие ветви, стояло несколько старых, кряжистых ив; густые заросли камышей подступали вплотную к противоположному берегу Миаса, а слева в него впадала какая-то безымянная речка, сплошь заросшая водяными лилиями. Этот тихий уголок манил и завораживал путника своею благостной красотой, к тому же тут водились крупные стерляди, и часто здесь отдыхавший Василий вскоре пристрастился к ужению. Оно действовало на него успокаивающе, и за этим занятием он привык обдумывать предстоящие ему дела.

На этот раз, едва он расположился под деревьями и забросил удочки, как из города, нещадно колотя босыми пятками неоседланного коня, прискакал мальчишка-татарчонок и сказал, что от хана Чимтая прибыл гонец, который привез важные вести и хочет сообщить их самому князю. Взволнованный этим известием Василий тотчас возвратился в стойбище и еще издали увидел возле своего шатра молодого татарина, который держал в поводу покрытого пеной коня.

— Ты прислан ко мне от хана Чимтая? — спросил Василий, подходя к нему.

— Да, благородный князь, — кланяясь, ответил татарин. — Пресветлый хан Чимтай, да будет с ним благословение Аллаха, приказал спросить: здоров ли ты и здорова ли твоя высокодостойная супруга, ханум Фейзула?

— Милостью великого Аллаха мы оба здоровы. Скажи, здоров ли отец мой, пресветлый хан Чимтай, здоровы ли его почтенная хатунь и дети?

— Все они здоровы, и Аллах не оставляет их своим покровительством, князь. Еще мой господин велел тебе передать: умер великий хан Золотой Орды, Узбек. Это случилось с ним еще весной, но сын его Джанибек никому не сообщил о смерти хана и держал это событие в тайне, потому что хотел сначала избавиться от двух своих старших братьев, чтобы престол достался ему. По его приказу убит в Сыгнаке хан Тинибек, а в Сарае-Бату хан Кидырбек. И теперь Джанибек объявлен великим ханом Золотой Орды.

— Слава Христу! — воскликнул Василий, обращаясь к стоявшему рядом Никите. — Хоть он и поубивал родных братьев, но все же это самый лучший из сыновей Узбека, и перед отцом своим он часто бывал заступником за русских. Кончилось наше изгнание, Никитушка, наконец-то дождались мы этого светлого дня! А великий хан Мубарек-ходжа знает ли об этом? — спросил он у гонца.

— Знает, пресветлый князь. Мне было приказано сказать ему то же, что я сказал тебе. Я прискакал сюда прямо из ставки великого хана Мубарека-ходжи, да поднимется шатер его величия до самого неба.

— И как принял это известие великий хан?

— Великий хан очень обрадовался и сказал, что он больше не вернется в Чингиз-Туру и сейчас же двинется со своей ордой в Сыгнак, который теперь свободен.

— Еще какие новости ты привез? — спросил Василий.

— Важных новостей больше нет, пресветлый князь. Но перед моим отъездом позвала меня почтенная ханум Кудан-Кичик и повелела спросить: здоров ли ты, князь, и здорова ли сестра ее, благородная ханум Фейзула? И сказала, чтобы вы знали и порадовались вместе с ней: три месяца тому назад Аллах даровал ей и почтенному Туй-ходже-оглану сына, который родился здоровым, и назвали его Тохтамышем.

— Фейзула! — крикнул Василий жене, которая в шатре кормила ребенка. — У Кичик сын родился! И почти в одно время с нашим Ванюшкой. Да ты выходи скорее, есть великие новости!

В этот вечер в Новом Карачеве и в окружающих его стойбищах шло всеобщее ликование. На кострах жарились ягнята и конина, рекою лился кумыс, а в шатрах у начальников и вино. Все веселились, пели и плясали под звуки бубнов и дудок далеко за полночь. Не было воина, который не радовался бы смерти Узбека и Тинибека и тому, что орда снова перейдет теперь в привычные южные степи, где почти всегда светит яркое солнце, а зима коротка и не так сурова, как здесь.

Еще более радостное настроение царило в шатре у князя. Василий и Никита только и говорили о скором возвращении в родные места; их радостью радовалась и Фейзула. Обсудив все, они пришли к тому, что послезавтра на рассвете Василий с двумя десятками нукеров поскачет в Сарай добывать ярлык у нового хана. Семью он оставлял на попечение Никиты, который с воинами и обозом должен был идти в улус хана Чимтая и там ожидать Василия, если к тому времени он не будет уже там. А затем оттуда, сколь можно скорее, — на родину!

Следующий день был посвящен сборам в дорогу и хозяйственным делам. Василий отдал нужные распоряжения надсмотрщикам за табунами и стадами, пояснив, что теперь они снова переходят в ведение хана Чимтая, от которого получат дальнейшие указания. Позаботился он и о людях, оставшихся в городке. Таковых было немного: тысяча воинов Мубарека-ходжи должна была идти с Никитой на юг, здесь же пока оставалось пять сотен, присланных Чимтаем, да пастухи. Запасов, необходимых для новой зимовки, у них было вдоволь.

К полудню все это было приведено в ясность, приказания отданы, сборы закончены и дел больше не оставалось. Плотно пообедав и разомлев от жары, по обычаю все разбрелись по шатрам и погрузились в сон.

* * *

Василий проснулся часа в четыре. Было жарко, вокруг стояла сонная тишина, но спать ему больше не хотелось. Пролежав неподвижно несколько минут, он поднялся и окинул взглядом шатер. В нем все спали. Бесшумно подойдя к колыбели, Василий отогнал мух от малютки сына, поправил над ним кисейный полог, затем с минуту полюбовался улыбающейся во сне женой и, никого не будя, тихо вышел наружу. Ему хотелось побыть одному и без помехи обдумать все связанное с внезапным поворотом его судьбы, а главное — предстоящий разговор с ханом Джанибеком, от которого теперь зависело все дальнейшее.

Обойдя городок и мысленно прощаясь со знакомыми, обжитыми им местами, он медленно побрел вниз по берегу Миаса, почти безотчетно направившись к своей излюбленной заводи, где так хорошо было думать. Дойдя до нее, он сел у самой воды и оглянулся вокруг.